ахнуло ее по голове и настала тьма...
...Сквозь рассеивающуюся тьму начали просачиваться голоса:
– Давай, давай, откачивай ее, понюхать дай... И шпильки выдерни, распусти-ка волосики ее, пусть потом понюхает, как от них паленым пахнет, гы...
– А с мальцами-то что делать? Свидетели!
– А х... их знает, кто ж думал, что они тоже тут...
– Мы не свидетели! – услышала Юлия Петровна выкрик Зои. – Мы Юлию Петровну в обиду не дадим!
– Ай, как страшно... А ну-ка?
– Э, да это ж та самая коза, из-за которой весь сыр-бор, 'низринься'. Щас мы тебя низринем. Мало тебя, значит, шеф 'приласкал'. Ну мы 'доласкаем'. Не, в натуре, а как смотрит! А голосок какой! Как ты говорила-то? 'Будьте немы'? Ну, вот и онемеешь.
Зоя, не мигая, вглядывалась в лицо главаря. Лицо как лицо, никаких злодейских черт, и глаза не злые, и рот обычный губастый.
И тут обычный губастый рот изрек:
– Ну так чо, вырвать тебе язычок-то? Авось, немая, не онемишь никого.
'А ведь больно! А что еще ждет? – сразу вспомнился испуг от одной мысли о втором налете гренландского хлыста. Будто хрусталик о хрусталик звенькнул в ушах и тонкий звук полетел-зазвучал, заполняя собой все тело и одновременно душу необыкновенным спокойствием. – Ведь сама же просила маму отпустить. И если путь на Небо лежит через вот это, чтобы язык вырвали, значит этого желает Сам Владыка Неба'.
Зоя перевела взгляд на Распятие. Резной Лик Христа загораживала окровавленная голова Юлии Петровны.
– Помогай, Господи, – прошептала она совсем тихо.
Но главарь услыхал:
– Что, сдрейфила?
– Нет, вырви. Быстрая боль быстро проходит. Зато, потом, если и заставите богохульство сказать – нечем будет.
Теперь все ее 'я' было переполнено тем ощущением, когда, распластанная на животе, она упиралась губами в Распятого на своем нательном крестике и шла от Него оживляющая сила туда, где полосовал ее хлыст из гренландского моржа. Вырывать язык вряд ли намного больней...
– А если мы тебе не быстро, а медленно его вырывать будем? Если мы тебе его вытягивать будем?
– Господь поможет, вынесу.
– Не, ништяк базарит. А если мы тебе шнифты твои выдавим? – и губастый главарь поднес к ее глазам два растопыренных пальца.
– Выдави. Вас зато видеть не буду.
– А ведь это бо-ольно, а то еще лучше вытянуть и их – это больнее!
Теперь видела Зоя, что все-таки в глазах прячется зло. Его незлые глаза прямо светились удовольствием от того, что говорил губастый рот.
– Бог даст, не намного больнее.
– Это ты все про какого Бога, про Этого, что ль? – губастый главарь кивнул на Распятие.
– Про Этого. Про Единственного.
И только было открылся губастый рот, да и замер тут же, полуоткрытый, ибо незлые глаза, радостные от чужой боли, учуяли, как напряглась вдруг эта малолетка, которая ни в какую масть не вписывалась. Как тогда, выброси сейчас руку и... а ну и вправду онемеешь!
