– А я Его только один раз до этого видел. В четырнадцатом нас, выпускников, на войну провожал…
– Сестричка, – глаза Штакельберга совсем упразднили пытливость и стали просто веселыми. – А вы давно здесь из Могилёва?
– А откуда вы знаете, что я из Могилёва? – теперь пытливость сквозила из глаз сестры милосердия.
– А позвольте вам, вместо ответа, ручку вот эту поцеловать, уж больно профессионально вы ею барону Нольде в глаз съездили.
– Ой! А вы что ж, рядом, что ли, были?
– Рядом и… знаю, что говорю, ибо сам профессионал – боевой рукопашный бой нашим офицерам в школе генерала Воейкова в нерабочее время преподавал, у него в свое время научившись.
– Так это за ремень – вы его?
– Я. А уж как вы за поездом бежали… м-да… Похоже, господа, я вам перемену погоды принес.
Действительно, картина на небе резко менялась. Со стороны Финского залива его голубизну стремительно поглощала чернота.
– Это не вы, это я, – с каким-то даже надрывам сказала сестра милосердия. – Александрой меня зовут. То есть, ну не я… ой, что говорю! Я прошу сейчас, молю, чтоб заметелило, чтоб не видали Они у окна этих! Лучше на снег смотреть…
– Эй, отпускной, как смотрплощадка? – раздался голос снизу, со стороны аллеи.
Полковник узнал и голос, и фигуру штабс-капитана. Он вытянул правую руку с поднятым вверх большим пальцем – во! И вслед, этой же рукой махнул призывно, утвердив призыв словами:
– Давай сюда! А то, говорят, сейчас буран будет.
Сестра Александра головой покачала, рукой махнула и сказала:
– Ой, да ну перестаньте.
Штабс-капитан глянул на бурлящее уже небо и бегом побежал на смотровую площадку.
– Бери, бери, смотри, потом представишься, – заторопил полковник, подавая ему бинокль. – А то вон, задуло как.
Штабс-капитан смотрел дольше всех, затем, как-то странно зыркнув на полковника и тут же отведя глаза, вернул бинокль и сказал приглушенно:
– Спасибо, – и так же приглушенно добавил: – В окружном штабе Он редко бывал. Я Его только один раз видел, и то издали, по лестнице Он поднимался… Значит, говоришь, залетела ли пепелинка в кабинет? Считай, что залетела, – штабс-капитан вдохнул и сказал: – Вот так… А ведь вспомнил я – и дым, и пепел. Будто из Везувия на картине, в полнеба, солнца не видать… Помню, когда этот поручик портрет снимал, через плечо как на пустое место глянул, а как ты ушел, полчаса на это пустое место смотрел, сам не знаю с чего, и вдруг вижу… проступает портрет. Аж вспотел и перекрестился. А уж и забыл, когда потел и крестился. Да, простите, господа, позвольте представиться. Штабс-капитан…
– Видов Иван Иваныч! – торжественно перебил полковник. – Сегодня сплавил меня в отпуск, в чем и расписался уникальным каллиграфическим почерком!..
И тут повалил снег.
– Ну, сестра Александра, теперь буду тебе в Могилёв погоду заказывать, – воскликнул полковник.
– Ой, да ну ж перестаньте.
– А я еще хотел гробы у этих сосчитать. Тут мне один говорил, что их восемь. Теперь ничего не разглядишь.
– Что-то мало жертв со стороны «бескровников», – сказал Штакельберг.
– Да и это – не жертвы, – и полковник в двух словах пересказал информацию Машбица.
– Я это тоже знаю, – сказала сестра Александра. – Только с тем человеком, который в пятом году против бунтовщиков воевал, все у них сорвалось. Гроб с ним глубоко лежал. Его
