пальчик в направлении вспученности своего взгляда и повторила взвизг: «Сзади!!» Боцман Жуткий вполне мог бы позавидовать взвизгу.
Тем же ошеломленным взглядом, которым радостно-озверелый смотрел на прекрасные, вдруг возникшие, нежные губки, шепчущие «Тсс!», он по инерции смотрел теперь за свое плечо, куда указывал пальчик, оторванный от уже не прекрасных, но искаженных паникой губ. Пошла сверхзадача.
С «полубуржуйкой», стоявшей сзади матросища, в которую вдруг уперлись четыре страшных глаза вкупе с указующим пальчиком, плохо сделалось (быстро очнулась). Обернуться же назад голова носителя радостной озверелости не успела: на него уже падала сверху из рук сестры Александры стандартная четверть твердого литого стекла, полная медицинского спирта, которая всей своей полновесностью и разлилась на бушлат падающего.
Упал он на сидящего «полубуржуя», в котором и «полумужицкого» хватало, названного сестрой Александрой «дедулей», указуя ему его место, когда рассаживала.
– Давай, дедулечка, вместе его – вон отсюдова.
– Да я один справлюсь, сестричка, силенкой Господь не обидел, – буднично ответил «дедуля», поднялся и потащил за собой громилу. Сестра Александра – за ним…
– …Священника в наше купе, – сказал полковник Хлопову. – Я вот смотрю, а почему так солдат мало? И все какие-то тихие.
– А это вопрос ко мне, Вашвысокблагородь, к штабной крысе. Это через меня проходит. Все громкие отправлены вчерашним эшелоном Лавром Георгиевичем. Подальше от фронта. Они, громкие, опаснее немцев. Глядите на «братишек». Прибывших громких сегодня – отправят туда же завтра. Округу задание собрать, для предстоящего окончательного наступления, Государем подготовленного, сколько можно резервов. Вот мы и собираем. Его Высокоблагородь уже изволили отказаться от сих резервов для набора себе в «нормальные». А вы, Ваше Высокопревосходительство, как? Для ОТМА сей резервик не желаете?
– Да иди ты!..
– О! А вот и наступление. Представители! Не иду – бегу! Я – к нашему вагону, – штабс-капитан видел вскакивающего на подножку матросища и мчался уже туда, вынимая табельный вальтер.
– …Все назад, вашу… Наш эшелон, куда?..
– Все из вагонов! Назад! Кто позволил?!.
– Всех изрешечу-у-у!!.
Садившиеся с единым воплем отшатнулись, отскочили, отбежали от подножек.
– Боцман! Вырезубчик! Сюда! – от конца очереди отскочила «несударыня-щелка». – Монархисты вагоны захватили. Вон их главный, стреляй!..
Очутившийся рядом с командующим ОТМА, боцман Вырезубчик слишком долго вынимал и направлял свой наган, выстрелить он успел, но в землю. Мгновенно отсушенная кисть его руки, сдавленная кистью Его Высокопревосходительства, наган выронила, сама рука ударом в локоть была сломана, а сам он охнулся на рельсы от пинка и после некоторого вскрика от болевого шока, затих от него же.
«Опять боцман… Вырезубчик – опять рыба… и на того похож. Может, он один у них, как вечный жид?» – После такого секундного философского раздумья командарм боцман Жуткий издал боевой клич, парализовавший и нападавших и разбегавшихся. Один из нападавших был сражен Хлоповым своим любимым оружием – булыжником, проще оказалось его поднять и швырнуть, чем возиться с маузером. Второй, державший за грудки начальника поезда и стращавшего его: «Щас в топку тебя! Всех из вагонов! Щас наши придут!», удостоился нокаутирующего удара в челюсть от начпоезда с ответным возгласом последнего: «Не придут!» Это был первый в жизни удар доброго, никогда не дравшегося, пожилого русского техспеца. Страшный удар. Для поединка такой удар не годился. Медленный, смачный, на всю вытянутую руку замах занимал слишком много времени, которого боцману Жуткому вполне хватило бы, чтоб обезвредить замахнувшегося. Но перед Николаем Николаевичем стоял не боцман Жуткий, а «радостная озверелость», боцман Жуткий спешил техспецу на помощь, которой не потребовалось. Бессознательное тело «радостной озверелости» уже отлетало на рельсы второго запасного… Трое остальных, когда пришли в себя после боевого клича, увидели перед собой парабеллум полковника и поэтому стояли с поднятыми руками и не шевелились, ибо вполне поверили угрозе: «Шевельнетесь, на месте – всех…»
Штабс-капитан уже добежал до четвертого вагона, уже занес ногу на подножку и… отпрыгнул назад и в сторону: на него падал плашмя проспиртованный матросище с безжизненными глазами и окровавленной головой. Приподняв за чупрун голову упавшего, констатировал:
– Живой и будет жить, – и добавил, – Жаль, не мне это решать.
