— В этом храме в 19-м году настоятелем был тот подследственный, чье дело лежит перед вами.
Опустил глаза к бумагам и предметам, зажег трубку.
— Ну, Пронин?
— Цела, цела эта церковь, товарищ Сталин, — отозвался Пронин.
— А что там сейчас?
— Да не пойми чего... ну, то есть — ничего, закрыта она на замок. А было там — и музей, и тюрьма, и вообще много всякого. И даже склад снарядов мертвых некондиционных с Химкинского завода.
— Снарядов? — поднял удивленные глаза на предисполкома.
— Ага. Это его так взорвать хотели, давно уже, а они не взорвались.
— А если сейчас взорвутся?
— Не-е, абсолютно мертвые, сто комиссий проверяли.
— Вы хорошо работаете, товарищ Пронин, хорошо про каждый свой объект знаете. Как вы думаете, подо что этот объект можно сейчас использовать?
— Ну-у... в общем, только как один из оборонительных пунктов в случае прорыва немецких танков к мосту. Мост уже заминирован.
— Мост сегодня же разминируйте. А что если этот храм использовать по его прямому назначению?
— Это как же?
— А возобновить там церковную службу.
Тут члены Ставки опять все разом повернули головы в сторону Хозяина. Кроме Шапошникова, он вообще не слышал, о чем идет разговор, он безотрывно смотрел на портрет своего бывшего Верховного Главнокомандующего, рядом с которым сидел. Члены же Ставки прикинули, что — точно, повредилось что-то с горя в голове у Верховного. Вместо того чтоб дать команду соратникам из Москвы смываться, почти уже у линии фронта церковь открывает. Только еще крестного хода не хватает...
— ...И еще крестный ход устроим...
Бровасто-лобастый Молотов поперхнулся и закашлялся, у товарища Берии упало пенсне (из рук ничего не могло упасть, руки были на столе), а рот Буденного издал звук, похожий на кряканье.
— Точнее, не ход, а — полет, — Хозяин поднял горизонтально ладонь с сомкнутыми пальцами. — Товарищ Артемьев, вы сможете организовать для этого самолет?
Генерал-лейтенант Артемьев, командующий МВО, промямлил:
— Конечно.
— И свяжитесь с Журавлевым, пусть сопровождение истребителей даст, да чтоб зенитчики его ненароком не пальнули. Вокруг Москвы пусть облетят. Какую икону в самолет поставить, посоветуюсь с Митрополитом. Ну, что ты на меня пялишься, Лазарь?
— Я... я не пялюсь, — товарищ Каганович нервно поправил галстук. — Я... я слушаю...
Тот иступленный восторг, с которым он нажимал кнопки взрывных устройств в акции против Храма Христа Спасителя, жил в нем до сих пор. Лица Хозяина он тогда не видел, видел только его спину. Тот неподвижно стоял перед окном, глядя на клубы дыма и пыли, заволокшие собой полнеба... Крестный полет... во, дожили...
— А сопровождать икону в полете будешь ты, Лазарь. А сейчас ты лучше не пялься, а думай, где достать вагоны для сформированной дивизии в Челябинске. Дивизию некуда грузить. Если вагонов для нее через три дня не будет, приземляться после полета с иконой будешь отдельно от самолета. И чтоб состояние вагонов было не такое, какое у тех, в которых едут сейчас сюда дальневосточные дивизии от Апанасенко. Он тебя материл так, как даже Клим материть не умеет. А ты, Клим, не усмехайся. Ты-то чего таращишься? Ты доблестно хотел вести в бой роту, ты бесстрашно лазил по передовой и учил солдат окапываться. Представляю, что про себя они говорили про тебя. Наверно, примерно то же, что Апанасенко про Кагановича. И я думаю, появление комфронта на передовой с целью учить окапываться и ходить в атаку вызвало у них большее удивление, чем если бы над их головами пролетела в самолете чудотворная икона... Семен!
