собой несовместимы, тем более из твоих уст и из твоих рук.
- Но ведь это вроде игры...
- Нет, - очень жестко перебил Папа, - когда ты на фронте, игры кончаются, даже твои занятия с оловянными солдатиками это не игры, а - учеба, маневры на макетах. А издавать приказы ты, как ефрейтор, без моего согласия не имеешь права. А я не согласен.
И хоть бы улыбнулся всегдашней своей улыбкой. Все так серьезно... Все-таки очень не хотелось уезжать с фронта. И прощание у вагона с генералитетом было каким-то тягостным, а Могилевский владыка, покачивая головой, произнес совсем уже непонятное:
- Вот несчастье-то...
- Что мы уезжаем несчастье? Да, владыко, мы же скоро приедем опять, ну какие-то дела у Папа в Царском...
Провожавшие генералы как-то угрюмо-странно молчали и отводили глаза от взгляда своего Верховного Главнокомандующего. А воющий Джой вдруг зарычал на них всех разом. Пресек рычанье шлепком и криком,
- А ну, марш в вагон.
И вслед за скуляще-рычащим Джоем одним прыжком вскочил на подножку. И засмеялся, радуясь своему прыжку. Да, страшная, неизлечимая болячка, несвертываемость крови, начала отступать, и неизбежен ее окончательный разгром, как неизбежен разгром германских армий с тех пор, как Верховным Главнокомандующим стал Папа. Войска противника встали, зарылись и больше не продвинутся ни на сантиметр. А мы под командованием Папа, наращивая в невиданных доселе темпах наш потенциал, готовимся к решающему удару. А против его неизлечимой болячки воюет дядя Григорий с его необоримой молитвой...
- Да перестань ты выть, Джойка!..
И обреченность болячки уже видна воочию: встала, зарылась и даже не огрызалась, любые прыжки, резкие движения совсем нечувствительны - никакой боли, одно удовольствие, а значит, кровеносные сосудики молодцом держатся, окрепли молитвой дяди Григория.
Каждый раз после прочтения вечерних молитв, перед надвижением сна, проступает в воздухе перед глазами его ласковая, успокаивающая бородатость. И рука его на засыпающей голове, а от руки сила могучая, исцеляющая, которая любую боль, любую болячку прихлопнет, как тогда в прошлогодний Николин день, когда доктора, его окружавшие решили, что этот день его - последний, кровь безудержно лилась из носа, и остановить ее не было никакой возможности. Силы неотвратимо таяли, вместе с кровью уходила жизнь. Мама стояла на коленях рядом с его кроватью и плача молилась.
Тогда первый и последний раз он видел под глазами у Папа слезы. Две слезинки под правым и левым глазом замерли под нижними веками. Глаза будто пытались втащить их назад, но сил на это не было. Его вдруг качнуло, он перекрестился и, отвернувшись, отошел к окну.
Джой и Джемми тоже были у кровати и, поскуливая, лизали пальцы опущенной к полу, его правой руки. А Джой с удивлением разглядывал на необыкновенном, неузнаваемом цвета воска лице хозяина два красных бугра под его носом. Это комки окровавленной ваты торчали из его ноздрей.
'Безнадежно' - вот что читалось в отчаянных взглядах обоих врачей, возившихся с ним. Наконец доктор Деревенко просто развел в стороны руки, сокрушенно уронив голову на грудь, а профессор Федоров стал метаться с требованием немедленно доставить ему морских свинок, из которых должен вытянуть какую-то железу. Это последнее средство, - выкликал он, - последняя опора медицины для данного случая'. Но никто не бежал за морскими свинками, все пребывали в оцепенении. И тут он увидал надвигающуюся на него бороду Григория Ефимыча. И глаза его, единственные в мире, которые придавливали всегда любую его боль. И голос его раскатистый, который уже исцелял его по телефону. Тогда ухо взняло вдруг страшной болью до беспамятства. В руках у Мама трубка телефонная и голос из наушника в больное ухо: 'Ты, Алешенька, это брось... Ушко болит? Ничего у тебя не болит, ну-ка засыпай давай, спи, спи дорогой, ничего не болит'. Заснул мгновенно и утром помнил только голос, боль не помнил.
- Чив-во? Каку-таку свинку?! Эх, чудачье. Да отстранитесь вы, уч-ченые. А ты, Алешенька, чего это опять учудить решил?.. Щас, мы эту подлую болячку молитовкой как метлой... Николушке нашему угодничку помолимся, его же нынче день... Да застынь ты со своими свинками, живодер!.. Оставь им их железки. А ты, Алешенька, вот яблочко скушай, и все пройдет. Антоновка наша зимняя, чудо яблочко, думал на весеннего Николу тебе подарить, да вот на зимнего скушай, сегодня наш Никола особо добрый, вот вишь, Джоечка твой с Джемкой это понимают, вон как хвостами виляют, радуются празднику и выздоровлению твоему, эх, ну-ка, собачки, становись рядом со мной, помолимся. - Он вынул комки окровавленной ваты из его ноздрей и бросил их на пол, встал на колени, размашисто перекрестился и проговорил своей громкой раскатистостью:
- Николушка, милый, исцели отрока Алешеньку...
Он лежал, не чувствуя
