– И правильно делали! – сказал тот, кто помоложе. – Приказ надо выполнять. А то какая-то Царица Небесная – чует он – ре-ши-ла...
– А может ты заливаешь, что не попали, столько лет прошло, поди проверь теперь.
– Не заливаю. О таких чудесах заливать – себе за шиворот кислоту заливать. А проверить проще простого. Вон целое село очевидцев-кидателей. Да и на саму икону глянь – она ж бумажненькая, хоть раз бы кто попал, не было б ее. Ты глянь на булыжники, что на крыше. Тот кукаковедровый таким булыжником танк прошибет. А образ сей с тех пор для нас чудотворный, хоть и бумажненький. Себя в обиду не дала, так знать и нас сирых по молитве нашей обиду не даст. И храм этот будет стоять как стоит пока мы молимся, это я теперь точно знаю.
– А вот если я сейчас из пистолета по твоей бумажненькой, как думаешь, промахнусь? Отклонит пулю твоя молитва? – и тот, кто помоложе, стал расстегивать кобуру.
– Остынь, я сказал, – тот, кто постарше, и потянул было руку урезонить напарника, но рука его была резко отброшена, а пистолет вынут.
– Нет, ты не промахнешься, – сказал допрашиваемый. Очень спокойно почему-то сказал, хотя рука с пистолетом явно не шутила и к спокойствию не располагала. – С тобой будет по-другому. Я тебе сейчас или руки обломаю, и пистолет отниму, или пулю от тебя приму. Но целиться в икону будешь только через меня. Пресвятая Богородица, иерей-мученик Кузя, дайте силы вынести все, что предстоит и не предать.
Серьезно воспринял ситуацию тот, кто помоложе, но жесткие пальцы того, кто постарше, уже держали руку с пистолетом:
– Остывай, остывай. Стрельба сегодня не предусмотрена, потом не отбояримся. Спокойно, клади пистолет назад, вот та-ак. Раньше не перестреляли всех их, вместе с ихними бумажненькими. Дождались приказа: храмы, противником открытые, не закрывать – локти кусай, а терпи.
– Гражданин начальник, а почему все-таки “локти кусай”? Ну, порезвились, постреляли по Всевидящему Оку, повзрывали, порасстреливали, пограбили, на штыки поподнимали, в реках-болотах потопили, в землю живьем позарывали... Ну, очухиваться пора. Меру милости Всевышнего осознать: стоко нарезвил-начудил, а жив. Кайся, и хоть как раньше начудил-нарезвил, а все одно прощен и вот оно – Царство Небесное перед тобой. Да тут каяться надо, а не локти кусать, что не всех перестрелял-перетопил. А?
– Как сказал тебе мой напарник, здесь вопросы задаем мы, – очень иронично-живописно глядел-разглядывал допрашиваемого тот, кто постарше. Будто вот только что увидел его, будто и не было еще никакого допроса. И в облике того, кто постарше, как показалось допрашиваемому, вдруг объявилось то, чего не было все это время, пока сидели они тут. А ведь показалось, что когда говорил, нервно пальцы перебирая, что крутит его около этих мест, что будто... ну хотя бы слегка сожалеют нервные пальцы, что нажимали они когда-то курок винтовки, на Око направленной и оставили около него свою выбоину. Нет. Не сожалеют. Показалось. И сейчас бы нажали, но сейчас носитель их уверен, что даже если в самый глаз попадешь, не будет того, чего ждешь от попадания. Да и приказ... А ирония в глазах того, кто постарше, набухала и походила теперь на издевку: “Да, отец Иоанн, рано тебе в пастыри, слабачок ты в людях разбираться”.
Однако, понял допрашиваемый издевку на себя направленную и так же молча отвечал печальным взглядом: “Да уж, обмишурился. А ведь жаль, ох как жаль тебя. Тоже мне, стрелок”. “Сам себя пожалей, дождемся другого приказа, искрошу тогда и храм, и тебя заодно”.
– Отец Иоанн, – тот, кто постарше, упразднил иронию-издевку и сел на лавочку, – а какого это мученика иерея Кузю ты упоминал? Чего-то не припомню.
– А это наш, местный, во-он крестик его на погосте, третий от заборчика.
– Ничего себе, крестик, в два человеческих роста.
– По жизненным заслугам и посмертная память. Чтоб всем видать было. А ты бы мог и припомнить, коли крутило тебя тут. Бать-Кузь – так вся округа его звала. Вот в этом самом храме всю жизнь служил, девятый десяток разменял, а в двадцать втором годе, шесть лет мне как раз стукнуло, вон как раз с того места, где дыра нынче от вашего снаряда и сбросили его рез-вя-щи-еся. Тебя там, чаем, не было, или в другом месте уже крутило, в другом месте во Всевидящее Око стрелял?
– Чаем не было, – отрезал тот, кто постарше, – в другом месте крутило, в другом месте стрелял.
– Эх, крутилы-стрелялы... Ну вот, сбросили батюшку нашего, сбросили бать-Кузю – не отдавал он церковные ценности наши эк...экс... ну, в общем, грабить храм наш не давал. Народ созвал, а ваши – подмогу с пулеметами и винтовками. Ну, народ разбежался, а бать-Кузя туда наверх, сзади штыками... Сбросили. Целые сутки не давали тело подобрать. Рядом воронью всякую приманку накидали, чтоб воронье притянуть в соучастники, чтоб поклевали батюшку. Так ни одна даже близко не села! Эти
