неразборчиво мямлю у дверей:
— Ладно, спасибо. Завтра увидимся.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Вхожу. В квартире вкусно пахнет чесноком и тушеной бараниной. Дед требовал по телефону, чтобы я поторопился, а сам дрыхнет в кресле у телевизора. Бокал почти выскользнул из левой руки и опасно накренился — вино вот-вот прольется ему на грудь. Из телика вещает какой-то святоша-фундаменталист: мол, мастера должны добровольно пройти проверку и тогда люди снимут перчатки и возьмутся за руки в едином порыве. Все мы якобы грешники, сила — слишком большой соблазн, и если мастеров не контролировать, они обязательно поддадутся искушению.
Доля истины в его словах есть, только вот «возьмемся за руки без перчаток» очень уж дико звучит.
С кухни доносится звон тарелок, появляется Филип. Вздрагиваю. Настоящее сумасшествие, вижу его словно двойным зрением: брат и человек, ворующий воспоминания у меня и Баррона.
— Ты припозднился.
— А по какому поводу праздник? Смотрю, Маура расстаралась.
Входит Баррон с двумя стаканами красного вина. Похудел, глаза воспаленные, от аккуратной стрижки ничего не осталось, спутанные волосы снова вьются.
— Она не в себе. Говорит, никогда раньше не устраивала семейных ужинов. Филип, пойди потолкуй с женой.
Мне бы его пожалеть: совсем с катушек съехал, пишет сам себе записки. Но я не могу — слишком хорошо помню маленькую стальную клетку с клочками вонючей газеты. Наверное, Лила кричала и мяукала, а он только включал музыку погромче.
— Вечно суетится невесть из-за чего. — Филип всплескивает руками и отправляется на кухню.
— Так что празднуем?
— Мамин процесс почти закончился, вот-вот вынесут вердикт. Правда, — улыбается Баррон.
— Ее выпустят?
Беру у него стакан вина и выпиваю залпом. Паника не очень-то уместна в данных обстоятельствах, но если мама выйдет на свободу, то опять поставит наши жизни с ног на голову, устроит хаос.
Хотя меня-то здесь не будет. Бог с ней, с машиной, есть идея получше — завтра в школе закажу по Интернету билеты на поезд, и мы с Лилой отправимся на юг.
Баррон переводит взгляд со спящего деда на меня.
— Зависит от присяжных, но я уверен почти на сто процентов. Консультировался с преподавателями — они того же мнения. Все говорит в ее пользу. Я проводил независимое исследование, поэтому и профессоров удалось подключить.
— Круто.
Слушаю его вполуха. Интересно, а на купе денег хватит?
Дед приоткрывает глаза. Значит, все это время он притворялся?
— Баррон, перестань. Кассель — умный мальчик, не вешай ему лапшу на уши. Верно одно: ваша мама выходит, хвала Господу, и ей приятно будет вернуться в чистый, прибранный дом. Пацан славно там потрудился.
Из комнаты выглядывает Маура. Молния на розовом спортивном костюме расстегнута, из-за воротника торчат худые ключицы.
— А, вы тут. Молодцы. Рассаживайтесь, сейчас еда будет.
Баррон уходит на кухню, а меня хватает за руку дед.
— Что происходит?
— В смысле?
— Что вы, парни, затеваете?
Несмотря на запах вина, выглядит он совершенно трезвым.
Я бы и хотел рассказать, да не могу. Дед всегда был предан Захаровым и вряд ли приложил руку к похищению дочки босса. Но кто возьмется утверждать наверняка? Никому нельзя верить.
— Да ничего. — Закатываю глаза в притворном раздражении.
Маура приносит складные стулья, застилает стол белой скатертью и ставит серебряный канделябр. Дядя Монополия (хотя никакой он нам не дядя, конечно) подарил его Филипу на свадьбу. Наверняка ворованный. Кухня погружается в полумрак и при свечах кажется даже уютной. Возле тушеной моркови и пастернака красуется блюдо с мясом, дольки чеснока торчат из баранины, как обломки костей. Дед хлещет вино не переставая, а Баррон все подливает. Я тоже пью, пока тело не обволакивает приятная истома. Даже малолетний племянник доволен: колотит серебряной погремушкой по высокому стульчику, весь измазался картофельным пюре.
Тарелки знакомые: помогал маме их воровать.
Мы все отражаемся в зеркале, которое висит в прихожей, настоящая пародия на благополучное семейство: проворачиваем темные делишки, радостно врем друг другу.
Маура приносит кофе. Звонит телефон, и Филип уходит на несколько минут, потом возвращается и протягивает трубку мне:
— Мама.
Отправляюсь поговорить в гостиную.
— Поздравляю.
— Ты не отвечал на мои звонки. — Вроде не злится, голос скорее удивленный. — Дед сказал, тебе уже лучше. Говорит, большие мальчики мамам не звонят. Так?
— Все путем. Я в полном порядке.
— Ммм. А спишь хорошо?
— И даже в собственной постели.
— Шутник. — Слышу в трубке, как она затягивается. — Раз до сих пор шутишь, думаю, все хорошо.
— Прости. Я был занят, размышлял кое о чем.
— Дед говорил. Размышлял об одной особе. Кассель, не проболтайся. Тебя тогда поддержала вся семья. Забудь ее, подумай о родных.
— А если я не могу забыть?
Что ей известно? На чьей она стороне? Может, мама бы мне помогла? Ребячество, конечно, так думать.
Молчание.
— Милый, ее больше нет. Не дай воспоминаниям…
— Мам, — Я ухожу подальше от кухни, поближе к большому окну в гостиной и входной двери. — Какая магия у Антона?
— Антон — племянник Захарова, его наследник. — Она понизила голос. — Держись от него подальше, братья о тебе позаботятся.
— Он работает с памятью? Мне нужно знать. Скажи просто «да» или «нет».
— Позови Филипа.
— Мама, пожалуйста, скажи. Я не мастер, но я же твой сын. Пожалуйста.
— Позови брата, Кассель. Немедленно!
Повесить трубку? Или лучше со всей силы расколотить ее о стену? Будет очень приятно, конечно, но глупо.
Возвращаюсь в кухню, кладу телефон возле Филипа.
— В мои годы мастеров уважали, — распинается дед. Завел старую песню. — Мы поддерживали порядок в округе. Незаконно, кто спорит, но легавые не вмешивались, ценили нашу помощь.
Напился все-таки.
