головой.
Еле сдерживаюсь, чтобы не броситься на него: времени нет. Нужно изобразить отдачу.
Концентрируюсь, представляю, как на меня самого обрушивается меч, пытаюсь вновь почувствовать магию — магию, которую провоцирует опасность.
Нужно психануть хорошенько. Вспоминаю Лилу, как стоял над ней с ножом; вспоминаю ужас и опустошающую ненависть к себе. Фальшивая память — сильная штука.
Голова чуть дергается от усилий, и плоть вдруг становится жидкой, тягучей. Пусть моя рука превратится в руку отца. Рисую в уме мозолистые ладони, огрубевшие пальцы.
Славное дополнение к его костюму.
Маленькая трансформация; надеюсь, и отдача получится слабой.
Тело содрогается, пытаюсь прислониться спиной к стене, но ноги не слушаются, они как будто вытянулись, растаяли.
Антон достает выкидной нож-бабочку — лезвие вспыхивает на свету, словно рыбья чешуя, — наклоняется над дядей и осторожно срезает с галстука розовый самоцвет.
— Теперь все пойдет по-другому. — Он кладет Бриллиант Бессмертия в карман и поворачивается ко мне, все еще сжимая нож.
У него свой план? Мне конец.
— Наверняка не помнишь, — голос у Антона тихий и зловещий, — но ты сделал мне амулет. Так что даже не пытайся надо мной работать.
Работать! Да я сейчас только и могу, что ползать на коленях. Тело сотрясается в судорогах. Перед глазами все дрожит и расплывается, но я вижу, как дедушка склонился над Захаровым.
На спине вырастают плавники, у меня теперь пять, нет, шесть рук, голова мотается в разные стороны, язык раздвоился, как у змеи, кости выламываются из суставов. Смотрю на потолок тысячью одновременно моргающих глаз. Скоро все кончится, кончится. Но отдача все не проходит.
— Ты преданный мастер, — Антон подходит к дедушке, — поэтому мне очень неприятно так поступать.
— Стой, где стоишь, — огрызается тот.
Антон качает головой.
— Я рад, что Филипу не придется это видеть. Он бы не понял, но ты-то все понимаешь, старик? Глава клана не может позволить, чтобы о нем болтали невесть что.
Надо перевернуться, но ноги стали копытами и с грохотом бьют по кафельному полу. Как на них ходить? Пытаюсь закричать, но голос не слушается: я чирикаю по-птичьи. На лице, похоже, вырос клюв.
— Прощай, — говорит Антон дедушке. — Сейчас я войду в историю.
Кто-то колотит в дверь. Нож замирает у самого дедушкиного горла.
— Это Баррон, — кричат с той стороны. — Открывайте.
— Я открою дверь, — командует дед. — Убери нож. Если я кому-то и предан, так это вон тому мальчонке на полу. И если у тебя на него планы — подумай хорошенько.
— Антон! — Чертовски трудно выговаривать слова длинным извивающимся языком. — Дверь!
Он оглядывается на меня, прячет лезвие в рукоятку и идет открывать.
Надо скорее убрать трансформированную руку в карман.
Входит Баррон. Двигается он нехотя, словно его подталкивают сзади.
— Руки держи на виду! — слышится девичий голос.
На Лиле немыслимо короткое, облегающее красное платье и никаких украшений — только огромный серебристый пистолет, сверкающий в свете лампы. Дверь захлопывается. Внушительное получилось оружие. Она направляет его на Антона.
Тот беззвучно открывает рот, безуспешно пытаясь выговорить ее имя.
— Ты меня слышал.
— Он убил твоего отца. — Антон указывает на меня сложенным ножом. — Не я, это он.
Лила переводит взгляд с него на тело Захарова и целится в меня.
Нащупываю мешок с кровью под рубашкой. Только бы пальцы не изменили форму. Язык вроде бы стал прежним:
— Ты не понимаешь, я не хотел…
— Я устала от бесконечных оправданий. — Пистолет в руках у Лилы дрожит. — Ты сам не знал, что делаешь. Ты не помнишь. Ты не хотел.
По-моему, сейчас она говорит вполне искренне. Пытаюсь подняться.
— Лила…
— Заткнись, Кассель.
Она стреляет.
По рубашке растекается кровь.
Хватаю ртом воздух и закрываю глаза.
Дедушка выдыхает мое имя.
Да уж, всего один выстрел, и ты король вечеринки.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Больно. Так и думал, что будет больно, но из меня буквально дух вышибло. Мокрая от «крови» рубашка прилипла к телу.
Пытаюсь восстановить дыхание. Все уже почти вернулось в норму, отдача закончилась. Придется закрыть глаза: Антон должен поверить в наше маленькое представление. Ну я хотя бы услышу, что происходит.
— Вы оба, лицом к раковине. Руки держите на виду, — командует Лила.
Слышу шаги. Где-то в углу кряхтит дедушка. Как же хочется открыть глаза!
— Как ты здесь оказалась? — интересуется Aнтон.
— А что, разве сам не знаешь? — тихо и угрожающе спрашивает она. — Пешком пришла. Из Уоллингфорда. На маленьких кошачьих лапках.
Как можно более незаметно перемещаю центр тяжести, чтобы потом удобнее было встать. Работа мошенника немного напоминает работу фокусника — надо перенаправить всеобщее внимание. Зрители, затаив дыхание, наблюдают, как волшебник вытаскивает из шляпы кролика, а на самом деле он в это время распиливает надвое ассистентку. Один трюк вместо другого, а вы и не заметили.
Думаете, я умираю? Не тут-то было. На самом деле я лежу на полу и потешаюсь.
Обожаю аферы и сам себя за это ненавижу. Ненавижу, когда от прилива адреналина захлестывает головокружительная радость. Я не очень хороший человек.
Но как чертовски приятно обставить Антона и Баррона.
Чьи-то шаги.
— Лила, прости, — умоляет Антон. — Я знаю…
— Тебе следовало убить меня тогда.
Кто-то дотрагивается до плеча, и я еле сдерживаюсь, чтобы не дернуться. Шероховатые пальцы нащупывают пульс на шее. Этот кто-то без перчаток. Отсутствие пульса подделать невозможно, а если он расстегнет рубашку, то обязательно увидит провода.
— Ну ты и пройдоха, Кассель Шарп, — шепчет дедушка.
«Рожица смазливая, а самого черта обдурит». Сдерживаю довольную улыбку.
— Отдай пистолет, — требует Антон.
Рискую чуть-чуть приоткрыть глаза. У него в руке нож.
— Ты не выстрелишь.
— Повернись к раковине!
Он роняет нож и выбивает оружие у нее из рук. Пистолет скользит по полу, Лила и Антон
