поехали осматривать достопримечательности Вашингтона. Они посетили Мемориал Линкольна, Капитолий, лагуну цветущих вишен. Потом поехали на Арлингтонское кладбище к могиле Неизвестного солдата. Регана вдруг посерьезнела, а у могилы Джона Ф. Кеннеди даже слегка взгрустнула. Она долго глядела на Вечный огонь, потом вдруг взяла мать за руку.
– Ма, а почему люди должны умирать?
Эти слова ранили Крис. О, Рэгс, и ты тоже? Неужели и ты? Нет, нет! Что она могла ответить ей? Соврать она не могла. Крис всмотрелась в личико дочери, повернутое к ней, в ее блестевшие слезами глаза. Неужели Регана читала ее собственные мысли? У нее это всегда получалось. Всегда получалось раньше...
– Малышка, люди очень устают, – ответила Крис.
– Почему же Бог разрешает им уставать?
Крис удивилась и забеспокоилась. Сама она была атеисткой и никогда не говорила с Реганой о религии считая, что это было бы нечестно.
– Кто рассказал тебе про Бога?
– Шарон.
– Понятно. Надо будет с ней поговорить.
– Ма, ну почему Бог разрешает нам уставать?
Крис посмотрела в эти глаза, ждущие ответа, увидела в них боль и сдалась – она не могла рассказать ей того, что сама считала правдой.
– Понимаешь, Бог скучает по нас, Рэгс, и хочет, чтобы мы к нему вернулись.
Регана ничего не ответила. Молчала она и по дороге домой. В таком настроении Регана оставалась в течение двух дней.
Во вторник был день рождения Реганы, и ее настроение, казалось, улучшилось. Крис прихватила ее с собой на съемки, и когда рабочий день закончился, все участники фильма спели Регане песню «С днем рождения», а потом подарили торт. Дэннингс, будучи всегда добрым по трезвости, зажег юпитеры и заснял момент, когда Регана разрезала торт. Он назвал это «пробной съемкой» и пообещал впоследствии сделать ее кинозвездой. Регана веселилась от души.
Но после обеда, получив подарки, девочка опять заскучала. Говард так и не позвонил. Крис сама набрала его номер в Риме, и портье ответил, что Говард отсутствует уже несколько дней.
Наверное, катается где-нибудь на яхте. Крис извинилась и повесила трубку. Регана понимающе кивнула головой. Но настроение у нее было окончательно испорчено. Девочка отказалась даже выпить шоколадный коктейль. Ничего не сказав, она пошла в детскую и оставалась там до вечера.
На следующий день Крис проснулась и увидела рядом с собой полусонную дочь.
– Что такое, какого... Что ты здесь делаешь? улыбнулась она.
– Моя кровать трясется.
– Ты с ума сошла. – Крис поцеловала ее и накрыла одеялом. – Иди спи, еще рано.
То, что казалось утром, было на самом деле началом бесконечной ночи.
Глава 2
Священник стоял в метро на краю пустынной платформы и прислушивался к грохоту поездов, который заглушал его боль. Эта боль уже долгое время никак не утихала в нем. Но так же, как и сердцебиение, особенно отчетливо она слышалась в тишине. Священник переложил портфель из одной руки в другую и пристально вгляделся в нутро тоннеля. Цветные огоньки убегали вдаль, и казалось, что они освещают дорогу к отчаянию и безнадежности.
Послышался кашель. Священник обернулся. Какой-то седой бродяга сидел на полу в луже собственной мочи и не шевелился. У него было сморщенное, измученное лицо, и в желтых глазах светилась тоска.
Священник отвернулся. Сейчас этот бродяга подойдет к нему и начнет скулить. Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте! Рука, испачканная в блевотине, судорожно нащупывала на груди медаль. Воздух был полон отблесками тысяч исповедей, смешанных с запахом вина, чеснока и сотен других исконно человеческих грехов, выплеснувшихся наружу... Они обволакивают... душат... душат...
Священник почувствовал, что бродяга медленно поднимается. Не подходи!
Шаги.
Боже, спаси и сохрани!
– Эй, отця!
Священник вздрогнул. И поник. Он не мог обернуться. Не мог видеть Христа, стонущего в этих пустых глазах, Христа, страдающего от гнойных ран и кровавого поноса, того Христа, который не мог дольше жить. Невольно он потрогал свой рукав, будто проверял, на месте ли траурная повязка. Смутно он припомнил и другого Христа.
– Эй, отця!
Послышался шум приближающегося поезда. Сзади кто-то споткнулся. Священник оглянулся на бродягу. Тот зашатался. Затем оступился и упал. Не размышляя ни секунды, священник рванулся к нему, подхватил и подтащил к скамейке у стены.
– Я католик, – пробормотал несчастный.
Священник попытался успокоить его. Он осторожно положил нищего на скамейку. В этот момент подошел поезд. Священник быстро достал из бумажника доллар и сунул его бродяге в жилет. Потом ему показалось, что так доллар может потеряться. Он вытащил банкноту и запихнул ее поглубже в карман мокрых брюк. Потом поднял свой портфель и вошел в двери поезда.
Священник сел в углу и притворился спящим. На конечной остановке он сошел и пешком побрел в Фордгэмский университет. Доллар, доставшийся бродяге, предназначался для поездки в такси.
Войдя в зал для приезжих, священник вписал свое имя в специальный журнал. Дэмьен Каррас. Потом проверил запись. Ему показалось, что чего-то не хватает. Вспомнив, он приписал к своему имени еще три слова: «член ордена иезуитов».
Каррас снял комнату в Уэйджель-Холле и уже через час крепко спал.
На следующий день ему надо было идти на собрание Американской ассоциации психиатров. Священник должен был выступить с основным докладом на тему «Психологические аспекты духовного развития». После собрания вместе с другими психиатрами он пошел на вечеринку, но ушел оттуда рано. Ему еще надо было зайти к матери.
Каррас подошел к полуобвалившемуся, построенному из песчаника дому, расположенному в восточной части Манхэттена на двадцать первой улице. Остановившись у лестницы, ведущей наверх, он заметил играющих неподалеку детей. Неухоженные, плохо одетые, бездомные дети. Ему вспомнились унижения, которые приходилось терпеть, лишь бы не быть выселенными из дома. Каррас поднялся по лестнице и с болью толкнул дверь будто вскрывал незажившую рану. Приторно пахло гнилью Он вспомнил, как ходил в гости к миссис Корелли в ее крошечную каморку с восемнадцатью кошками, и ухватился за поручни. Неожиданно резкая слабость овладела им. Он почувствовал свою вину. Нельзя было оставлять ее одну.
Мать очень обрадовалась, увидев его. Даже вскрикнула от радости. Расцеловала и бросилась на кухню варить кофе. Темные волосы, узловатые, разбухшие вены на ногах. Дэмьен сидел на кухне и слушал ее бесконечное щебетание. Он разглядывал выцветшие обои и грязный пол, которые так часто всплывали в его памяти. Жалкая лачуга! Помощь от конторы социального обеспечения и несколько долларов в месяц от брата – вот и все доходы матери.
Мать села за стол. Заговорила о своих знакомых. В ее разговоре до сих пор слышался акцент. Дэмьен пытался не смотреть в ее полные грусти глаза. Он не должен был оставлять ее одну. Дэмьен, правда, написал ей несколько писем. Но мать не умела ни читать, ни писать по-английски. Тогда он починил ей старый треснувший радиоприемник. У нее появился свой мирок, полный новостей и сообщений о майоре Линдсее.
Дэмьен прошел в ванную. Пожелтевшие газеты, наклеенные на треснувшие кафельные плитки. Проржавевшая раковина и ванна. Да, в этом доме он впервые ощутил свое призвание. Здесь он понял суть любви. Теперь любовь остыла. По ночам он чувствовал, как она, остывшая, еще воет в его сердце, подобно осеннему заблудившемуся ветру. Без четверти одиннадцать Каррас поцеловал мать и, попрощавшись, обещал при первой же возможности вернуться. Он ушел, а старый приемник все сообщал и сообщал ей о
