1906
Пётр Петрович Потёмкин (1886–1926) — поэт-сатирик, сотрудник многих сатирических журналов начала двадцатого века. Приведённое стихотворение представляет собою подражание басне Козьмы Пруткова «Пастух, молоко и читатель».
П. П. Потёмкин «Он был прокурор из палаты…»
1906
Е. Э. Сно Свободная печать
1906
Евгений Эдуардович Сно (1880–1941?) — поэт, журналист.
С. Р. Минцлов Четырнадцать месяцев «свободы печати»
(Заметки библиографа)
Истекший год — яркая полоса в истории русской печати. Почти полтора века администрация и цензура, как прессом, давили всякое проявление мысли, но мысль ширилась и росла под ним, и наконец пресс не выдержал, лопнул, и широкая волна свободного слова бурно хлынула по всей России. Разом появились и страстно заговорили десятки живых газет и журналов; на полусонном раньше книжном рынке закипел водоворот книг и брошюр, главным образом популярных, по всем наболевшим вопросам. Все распоряжения, исходившие от ненавистной цензуры, были отринуты: ни одна газета, ни одно издательство не посылали узаконенные 9 экземпляров своих изданий в цензуру, и вследствие этого крупнейшие книгохранилища наши, вроде Императорской Публичной Библиотеки, питающиеся почти исключительно через цензурный комитет, не имеют теперь ни газет, ни целого ряда книг того времени; библиотеки частные, за весьма малыми исключениями, тоже не успели запастись ими, а между тем быстро наступившая реакция обрушилась на печать. Огромное количество газет и других произведений печати исчезло с арены, и для большинства публики они теперь неизвестны или забыты и, во всяком случае, уже почти не находимы (…)
14 октября 1905 г. в последний раз вышли в Петербурге газеты. Началась знаменитая всеобщая забастовка, и в это время молчания периодической печати (по 22-е октября) появился орган возникшей тогда организации рабочих: «Известия рабочих депутатов»[34].
В декабре начался ливень из сатирических журналов. Они сыпались один за другим, как звёзды в августовскую ночь, одни остроумные и язвительные, другие пошлые и тупые; их ловили на улицах, кромсали на куски в типографиях, но они, как «неизвестные» в былине, всё росли и росли в числе и на «витязей» с боем шли (…)
Но золотые дни Аранжуэца[35] были непродолжительны, полиция всё лютела; заподозренных в продаже запрещённых изданий отволакивали в ближайшие дворницкие и там любознательно исследовали; при находке поличного отправляли в тюрьмы.
Редакторы и авторы направлялись туда же беспрерывной чередой, и сатирические журналы становились всё бледней и неинтереснее; к марту-апрелю месяцу публика, бравшая их сначала у газетчиков чуть ли не с боя и по повышенной цене, охладела к ним; немногие, не приконченные свыше журналы стали умирать естественной смертью (…)
Гнёт администрации испытала и вся остальная периодическая печать. Номера газет не только конфисковались на улицах, но всевидящее око предержащих властей усматривало даже будущие преступления газет ещё до рождения их; сплошь и рядом по ночам являлись в типографии гг. приставы с армиями городовых, разбрасывали наборы и опечатывали даже преступные машины.
В провинции вопрос о крамольной печати разрешался проще. Чтоб не утруждать рассмотрением крамольных изданий губернаторские мозги, владельцы последних просто отдавали приказы о воспрещении продажи всех газет; керченский сатрап, например, объявил за ввоз и продажу газет штраф в 3000 рублей или взамен его заключение в тюрьму на 3 месяца; во Владивостоке суд штрафует редакторов по 500 рублей за «неосторожное перепечатывание статей из других газет», в Киеве генерал-губернатор за то, что только
