ниспосланное ему какими-то высшими силами — проклятье, которого он не мог избежать, несмотря ни на что, несмотря на свой разум и опыт, несмотря на свой револьвер.
Мрак сгустился. Но Том не останавливался. Он шел и шел, не зная куда. Спотыкался, падал, вставал. И в то же время смутное предчувствие сжимало его сердце — он видел, что идет не туда, куда хотел, а совсем в другом направлении, к другой цели, куда умышленно направлял его черный дикарь — к жестокой цели, известной только его врагу, к цели зловещей, ужасающей.
Впереди возник зубчатый силуэт какой-то башни в три-четыре метра высотой. Но это была не башня, а термитник, — прочная, словно бетон, постройка из глины. Она станет его крепостью. Том спрятался за ней и выглянул с оружием в руке, поджидая, когда противник подойдет поближе, чтобы на этот раз пуля не прошла мимо. Однако черный не поддался на эту уловку. Он обошел термитник, держась подальше, и теперь стоял с другой стороны, глядя на него безумными гипнотизирующими глазами. Том понял, что не имеет смысла дальше задерживаться. Термитник ему не пригодился. Или нет. Пригодился. Он показал ему стороны света. Потому что здешние термиты строят свои жилища таким образом, что плоские их стороны всегда показывают на восток и запад. Теперь Том знал, в какой стороне восток. Туда он и двинулся, потому что лишь там он мог выйти на шоссе, которое пересекало безбрежную пустыню.
Только к полуночи, когда луна поднялась над горизонтом и раскинула над безжизненной равниной свою призрачную вуаль, беглец остановился. У него уже не было сил. Он валился с ног от усталости. Колени его подгибались. Он рухнул на землю. Отяжелевшие его веки истосковались по сну. Однако Том не позволил себе расслабиться, не позволил векам сомкнуться. Так он бодрствовал до зари, сжимая в руке пистолет в ожидании своего врага, который лежал в двухстах метрах от него. Что делал он — спал или подстерегал его?
На рассвете он снова тронулся в путь. И тогда понял, что коварный дикарь и в самом деле направлял его по своей воле, гнал его куда-то, как пастух гонит стадо овец. Вокруг ширилась пустыня, вздымаясь бесчисленными рядами дюн, расцвеченная побелевшим спинифексом и редкими полосками скрэба в лощинках, словно сугробами снега. Солнце поднималось, обдавая жаром землю. Марево трепетало как будто это был не воздух — так трепещет вода над песчаным дном, если смотреть через маску. Только нет здесь освежающей прохлады воды. Зной становился невыносимым. Полыхали и песок под его ногами, и воздух вокруг него. Не только солнце — все небо над ним горело. Внутренности у него жгло словно огнем. Перед глазами проносились огненные полосы. Жажда мучила его. Губы его потрескались и кровоточили. Весь рот, язык, горло пересохли, и он не мог даже сглотнуть.
Гурмалулу, молчаливый и неутомимый, не человек, а демон, упорно преследовал его. Не приближался к нему, но и не отставал. Он шел быстрее, когда Том, обезумев, бросался бежать, и медлил, если жертва его сбавляла ход. Останавливался, когда останавливался Том. В его взгляде нельзя ничего было прочесть кроме зловещей решимости.
Как-то, обернувшись, Том увидел, что его преследователь начал рыться в песке. Он выкопал что-то, поднял его над головой и выцедил себе в рот. Измученный жаждой, несчастный понял, что дикарь нашел плоскоголовую жабу. У нее в животе есть мешочек для воды. Во время дождя она его наполняет, а в засуху, запасшись таким образом влагой, зарывается в землю и сидит там по нескольку месяцев, до нового дождя. Аборигены умеют отыскивать ее норки и так спасаются от смерти.
Том должен отнять ее у него, выпить хотя бы одну каплю! Раньше он гнушался одной мысли о такой гадине. А сейчас был готов убить человека за глоток воды. «Тот, кто поделился с тобой водою в пустыне, дороже брата». Только сейчас он понял смысл этой поговорки. Ради одной капли воды он был готов побрататься с любым вшивым дикарем.
Размахивая пистолетом, инспектор бросился к чернокожему. Однако Гурмалулу был в сто крат выносливее его. И он бросился бежать с драгоценной находкой в руке. Словно нарочно дразнил его, словно нарочно решил привести его в бешенство.
Том споткнулся, упал, зарывшись лицом в песок. И остался лежать неподвижный, обессилевший. Горло его горело, словно посыпанное черным перцем. Вот он, вкус смерти — пришло ему в голову. Пришло ему в голову и другое. Пока он так лежит, Гурмалулу может подойти и убить его. Он поднял голову. И, действительно, увидел того в двадцати шагах от себя. Но, пока он наводил пистолет, Гурмалулу успел отбежать, став недосягаемым для пуль. Он присел на корточки, выжидая, как голодная собака динго подстерегает больную корову — терпеливо, уверенная, что рано или поздно та упадет.
Пролежал он так долго. Наконец поднялся. Каждый потерянный час приближал его к смерти. А он не хотел умирать. Ему хотелось жить. Лишь бы только добраться до цивилизованных людей. Тогда он предпримет вторую экспедицию. Лучше организованную, более дисциплинированную, не с таким сбродом, как сейчас, а только с послушными ему людьми. И дворец в Кью снова станет достижимым.
Спотыкаясь, падая и вставая, он поплелся дальше. Губы его потрескались, тело кровоточило, глаза были воспалены. А он знал, что в этой преисподней, среди песков Австралии, белый человек не может выдержать более двух дней. Умирает от жажды. Разрывает на себе одежду. Ползет на животе. Язык во рту разбухает. И, наконец, он умирает, потеряв рассудок.
Перед глазами его сгущался черный непроглядный туман. Временами он рассеивался и тогда Том видел сурового мстителя, который шел за ним в ста шагах, бодрый, без малейших признаков утомления, непреклонный.
Гурмалулу был детищем пустыни, выносливым как эму. В окружавшей их раскаленной пустыне он мог найти воду, если бы захотел. Он знал, где прячется плоскоголовая жаба. Знал, какой корень самый сочный. Знал, какое животное или птица могут вывести его к воде. Знал, какие мушки вьются над подпочвенными водами. Потому что на протяжении тысячелетий эволюция отбирала только тех, кто мог быстрее всех найти воду. Тот, кто не осваивал этого искусства, погибал.
Том переваливал с одной дюны на другую, обходил каменистые хребты и беспорядочно разбросанные полоски эвкалиптовых зарослей, которые все чаще вставали у него на пути, перемежаясь с колючими акациевыми кустарниками. Это вселяло в него и надежду — значит, пустыня отступает, остается позади,—и неясную тревогу. Он был уверен, что ненавистный черный негодяй умышленно заставлял его двигаться в определенном направлении с ясной одному ему зловещей целью.
Наступила ночь. Воздух стал прохладнее. Но вконец истощенному белому беглецу это не принесло никакого облегчения. Он весь горел. В жилах его, казалось, была не кровь, а расплавленный свинец, который бился частыми толчками, ошпаривая горло, грудь, виски, голову. А останавливаться нельзя. Каждое потерянное мгновение приближало его к гибели. Пока он шел, оставалась хоть какая-то надежда найти воду, выйти на какую-нибудь дорогу. И он продолжал идти. Том не заметил, как оказался в зарослях спинифекса. Он понял это, когда ноги его запутались в острых жестких листьях, и он упал лицом на колючий ковер. Адская трава! Каким точным было это название! Не обращая внимания на впившиеся в его тело шипы, он попятился назад, заботясь лишь об одном — как бы не выпустить оружие из рук. Он увидел, что враг его стоит за пределами сатанинского луга. Гурмалулу дождался, пока Том выбрался из травы, и снова пошел за ним, словно динго.
