— Унижать!.. — повторила она без слез в голосе, а каким-то особенным полушепотом. — Унижать! Разве я могу считаться с тобой! Пойми! Милостыни у тебя просят, а ты с нравоучениями!
Это его задело. Он поднял голову, строже взглянул на нее, и она ему показалась жалка уже на другой лад. Что же из того, что она не может жить без него? Как же ему быть со своим сердцем?.. Любви к ней нет… Ваять ее к себе в любовницы потому только, что она красива, что в ней темперамент есть, он не позволит себе этого… Прежде, быть может, и пошел бы на такую сделку, но не теперь.
От всего ее существа, даже и потрясенного страстью, повеяло на него только женщиной, царством нервов, расшатанных постоянной жаждой наслаждений, все равно каких: любовных или низменно- животных.
Психопатия и гистерия выглядывали из всего этого. Не то, так другое, не мужчина, так морфин или еще какое средство опьянять себя. А там — исступление клинических субъектов.
Запах сильных духов шел от нее и начал бить его в виски. Этот запах выедал из сердца даже хорошую жалость, какую она пробудила в нем несколько минут назад.
— Не хочу лгать, Серафима, — сказал он твердо и сделал движение, которым как бы отводил от себя ее стан.
— Я не требую… Не гони!
— Не гнать! Значит, жить с тобой… жить… Иначе нельзя…
Я не картонный. А жить я не могу не любя!
— Боишься? — перебила она и с расширенными зрачками уставилась на него.
— Боюсь?.. Да! Не стану таиться. Боюсь.
— Чего? стр.449
— Все того же! Распусты боюсь!.. Тебя никакая страсть не переделает. Ты не можешь сбросить с себя натуры твоей… С тобой я опять завяжу сначала один ноготок в тину, а потом и всю лапу.
— А теперь ты небось праведник?
Она достала шляпку, стала надевать ее.
— Не праведник. Куда же мне!..
— В гору пошел… Крупным дельцом считаешься.
— Потому-то и должен за собою следить… чтобы деньга всей души не выела.
Серафима поднялась на ноги одним движением своего гибкого тела.
— И все это не то!
Щеки ее мгновенно побледнели, глаза ушли в орбиты.
— А что же? — тихо спросил Теркин.
— Не барышню ли присматриваешь? — Она указала правой рукой в сторону дома. — Вместе с усадьбой и породниться желаешь?.. Ха-ха! И на такого суслика, как эта толстощекая девчонка, ты меняешь меня… мою любовь!.. Ведь она не женщина, а суслик, суслик!..
Слово это она схватила с злорадством и готова была повторять до бесконечности.
— Почему же суслик? — остановил ее Теркин и тоже поднялся.
Они стояли близко один к другому, и дыхание Серафимы доходило до его лица… Глаза ее все чернели, и вокруг рта ползли змейки нервных вздрагиваний.
— Ну, да!.. Мы влюбляем в себя крупичатые, раздутые щеки… И дворянскую вотчину нам хочется оставить за собою. А потом в земцы попадем… Жаль, что нельзя в предводители… Ха-ха!..
Смех ее зазвучал истерической нотой.
— Полно, Серафима! Как не стыдно!.. — еще раз остановил он ее.
— Если так… на здоровье!.. Прощай!
Она начала было выгибать на особый лад пальцы и закидывать шею, переломила себя, перевела плечами, натянула перчатки, отряхнула полы пальто, повернулась и пошла вверх, промолвив ему:
— Владей своим сусликом!.. Совет да любовь!.. Провожать меня не надо — найду дорогу… Дорогу свою я теперь знаю!.. стр.450
XIXX
Он не стал ее удерживать и смотрел ей вслед. Серафима пошла порывистой поступью и стала подниматься по крутой тропинке, нервно оправляя на ходу свою накидку.
Следовало бы проводить ее, объяснить как-нибудь хозяевам такой быстрый отъезд странной гостьи: она ведь прислала сказать с человеком, что явилась 'по делу'. Ему не хотелось вставать с земли, не хотелось лгать.
Не мог он заново отдаться этой женщине. Обвинять ее он ни в чем не способен. Протянуть ей руку готов, но ведь ей не того нужно. 'Или все, или ничего' — так всегда было в ней и всегда будет. От него в лице этой разъяренной женщины уходил соблазн, власть плоти и разнузданных нервов. Он облегченно вздохнул. И сейчас же всплыло в душе стремление к чему-то другому. Надо перестать «блудить» — ему вспомнилось слово Серафимы, из первой их любовной борьбы, когда она ему еще не отдавалась. К чему непременно искать страсти? — Разве не лучше, когда сближение с женским существом — доброе дело?.. Простой мужицкий брак, только без корысти и жесткости. Судьба посылает молоденькую девушку, здоровую, простодушную — делай из нее что хочешь, вызови в ней тихое и прочное чувство, стань для нее источником всякой правды, всякого душевного света. Если ты не возьмешь ее, она сгинет, потому что она беспомощна.
Теркин все еще не двигался с места.
Покажись на верху обрыва светлое платье Сани — он бы вскочил и окликнул ее. Как будто что-то виднеется за деревьями. Не ищут ли его? Мелькнуло что-то темное. Он стал пристально всматриваться и узнал фигуру Хрящева.
— Антон Пантелеич! — крикнул он ему снизу. — Я здесь! Спускайтесь.
Хрящев ускорил шаг и спустился к нему прямо по пригорку, с картузом в руках, немного запыхавшийся.
— К вам, Василий Иваныч, гонцом. Сейчас отъявился и нашел там всех господ Черносошных в большом волнении. Позволите присесть маленько на травку?
— Садитесь. Что же такое? стр.451
Теркин спросил это с некоторой тревогой в голосе.
— Да сюда какая-то госпожа к вам приезжала. Я разминулся с ней у ворот… В коляске… Шляпка такая с цветами, и вообще с большим эффектом. — Ну, и что ж?
— Меня сейчас все обступили. И горбуля, и братец их… и ловкач таксатор: что, мол, за особа? Не желает ли как-нибудь помешать продаже?.. Уж не знаю, почему они так вдруг заподозрили. Говорят, по делу приехала,
Василия Иваныча увела в сад, и сначала в беседке сидели, а потом вниз пошли. И в недолгом времени барыня эта прошла цветником в экипаж… В большом находятся смущении и просили вас отыскать. Ха-ха!.. А вы в целости и невредимости находитесь!
— Так они испугались не насчет того, что барыня эта в меня купоросным маслом плеснет, а насчет нашей купли-продажи?
— Известное дело. Однако должен присовокупить, Василий Иваныч, что барышня в смущении и насчет именно вас, не случилось ли чего… Проводила меня на балкон и тихонько проронила: дайте, мол, мне знак… может, что-нибудь нужно… Я по аллее похожу, говорит.
— Александра Ивановна?
— Так точно… И в глазках мельканье. Очень в ней много еще этой младости переливается.
Теркин сел и подобрал ноги. Его потянуло наверх, но ему не хотелось показать это сейчас Хрящеву.
— Спасибо, Антон Пантелеич, — заговорил он мягким деловым тоном. — Покончили с обзором дальнего урочища?
— Покончил, Василий Иваныч.
