стр.455 промелькнуло перед ней. Она забыла даже, как ее десять минут назад схватило за сердце от приезда нарядной красавицы.
Когда Теркин целовал ее в голову, он почувствовал, до какой степени она далека в эту минуту от всякого девичьего расчета… И он умиленно взял ее опять за руки, поднес их к губам и долго глядел ей в глаза, откуда тихо текли слезы.
— Дитятко! — повторил он мужицким звуком. Дитя малое… неразумное!.. Все это стряхнули вы разом… И следа не будет. Все уладим. Не разорять я ваше гнездо пришел, а заново уладить!
— Как? — спросила Саня и сквозь слезы улыбнулась ему.
— За собой оставлю… усадьбу и парк. Только это я вам на ушко говорю… Вам стоит сказать одно словечко. Вы ведь знаете, я мужичьего рода… По- мужицки и спрошу: люб вам, барышня, разночинец Василий Иванов Теркин… а? Коли не можете еще самой себе ответить, подождите.
— Люб! — звонко откликнулась Саня и неудержимо засмеялась.
Этому смеху вторил и он, и его широкая грудь слегка вздрагивала, а на глазах навертывались слезы.
Оба они опять сели рядом, рука в руку.
— Если я вам люб, не нужно вам будет расставаться с родным гнездом.
Глаза Сани удивленно расширились.
— Как же не нужно? Вы, стало быть, не покупаете?
— Покупаю. Ах, простота вы младенческая!.. Не понимаете?
Глаза его пояснили ей то, чего он не досказал.
До ушей залила ей кровь пышные щеки; она вся рванулась, прошептала:
— Пустите, голубчик, Василий Иваныч! — и выбежала из беседки.
Он рук не удерживал, но вдогонку окликнул:
— Александра Ивановна!
Саня остановилась, вся трепетная.
— Уговор лучше денег! Никому ни гугу, пока я с папашей сам не переговорю… Может, ведь и коляску мне подадут.
Смущение Сани сменилось тихим смешком. Она подошла к нему, протянула руку и низко наклонила голову к его левому уху. стр.456
— Можно об одном спросить?
— О чем хотите, дитятко!
— Та дама… ваша знакомая или родня?
— Ту даму, — весело ответил Теркин, — вы больше никогда не увидите в жизни вашей!..
— Да?..
Ее губы чуть-чуть приложились к виску Теркина, и она еще быстрее, чем в первый раз, выбежала на аллею. Щеки горели огнем; в груди тоже жгло, но приятно, точно от бокала шампанского. В голове все как- то прыгало. Она не могла задержать ни одной определенной мысли.
И вдруг, около пятой или шестой липы, она встала как вкопанная. Холодок прополз по ней и отдался внутри. Все ей стало ясно. Это было предложение. И она дала согласие. Но как? Звонко, чуть не с хохотом, выпалила мужицкое слово: 'люб'.
— Ах, я несчастная!
Она схватилась рукой за ствол дерева: ноги у нее подкашивались.
Разве так дают свое согласие порядочные барышни?! Что он подумал?.. 'Обрадовалась, матушка, что я тебя беру за себя. Ты нищей можешь остаться, а я хоть и разночинец, да миллионщик. Вот ты и закричала:
'люб', точно в лото самый большой номер тебе вынулся!'
— Господи! Господи! — шептала она растерянно.
Холодный пот выступил у нее на лбу, и даже в глазах у нее начало пестреть. Но это было не больше десяти секунд.
'Нет! Он не такой!' — радостно и убежденно вскричала она про себя и пошла скорой и легкой походкой к дому, не глядя перед собою.
— Александра Ивановна! Где вы пропали?
Ее остановил резкий мужской возглас. Первач преградил ей дорогу с руками, вытянутыми к ней. Он ими почти касался ее плеч.
— Николай Никанорыч! — громко выговорила она, на ходу уклоняясь от него. — Подите, скажите всем: Василий Иваныч что раз решил, того не изменит.
— Да что вы такая торжественная? Точно он вас чем осчастливил. Потеха!
— Он больше того сделал!.. Он меня от вас избавил…
Прощайте! стр.457
Мимо террасы, где еще сидели за чайным столом, Саня пробежала во флигель рассказать обо всем няне Федосеевне.
XXXI
Тихое и теплое утро, с мелкими кудрявыми облачками в сторону полудня, занялось над заказником лесной дачи, протянувшейся за усадьбой Заводное. Дача, на версту от парка, вниз по течению, сходила к берегу и перекидывалась за Волгу, где занимала еще не одну сотню десятин. Там обособился сосновый лес; по заказнику шел еловый пополам с чернолесьем.
Часу в седьмом утра на одной из недавних просек, уже заросших травой и мелким кустарником, на широком мшистом пне с оголенными корнями присели два пешехода, бродившие по лесу с рассвета.
Это были Теркин со своим подручным, Хрящевым.
Они условились накануне чем свет встать, отправиться в заказник пешком, натощак, и никого в доме не будить. Вчера вотчина Черносошных с этим заказником перешла во владение компании, и вчера же обручили Теркина с Саней.
Ему нужно было отвести душу в лесу. Хоть он и сказал Хрящеву: 'произведем еще смотр заказнику', но Антон Пантелеич понял, что его патрону хочется просто «побрататься» с лесом, и это его особенно тронуло. Их обоих всего сильнее сблизило чувство любви к родной природе и жалости к вековым угодьям, повсюду обреченным на хищение.
Оба немного утомились, но ни голод, ни жара не беспокоили их.
Перед ними, через узкую прогалину, с тропкой вдоль ее, вставали могучие ели с синеющей хвоей. Иные, снизу обнаженные, с высохшими ветвями, казались издали соснами. Позади стены хвойных деревьев протянулась полянка, густо-зеленого цвета, а там, дальше, шли кусты орешника и рябины. Кое-где стройно и весело высились белые стволы берез. Вправо солнце заглянуло на прогалину, шедшую узкой полосой, и цвет травы переходил в ярко-изумрудный.
На нем остановился ласкающий взгляд умных и смешливых глазок Антона Пантелеича, он указал Теркину на эту полосу пухлым пальцем правой руки: стр.458
— Мурава-то какая, Василий Иваныч, точно совсем из другого царства природы! Что солнышко-то может выделывать… И какая это красота — ель!.. Поспорит с дубом… Посмотрите вот хоть на сего исполина! Что твой кедр ливанский, нужды нет, что не дает таких сладких орешков и произрастает на низинах, а не на южных высотах!
— На ель я сосны не променяю, — возразил Теркин и боковым приятельским взглядом поглядел на
'созерцателя'.
— Ах нет! Не скажите, Василий Иваныч! Сосна, на закате солнца, тоже красавица, только ей далеко до ели. Эта, вон видите, и сама-то шатром ширится и охраняет всякую былинку… Отчего здесь такая мурава и всякие кусты, ягоды? Ее благодеяниями живут!.. А в сосновом бору все мертво. Правда, идешь как по
