— С кем? — переспросил Теркин.
— С сухарниками… Потеха! Это, видишь, такие же беспоповцы… Только у них беглых попов нет… Надоела возня с ними… Дорого стоят, полиция травит, и безобразие от них идет большое.
Теркин слушал с интересом и то и дело взглядывал на Серафиму. Она говорила с веселым выражением в глазах, и ее алый рот складывался в смешливую мину. стр.185
— Что же это значит — сухарники?.. Я в толк не возьму…
— Погоди, Вася! Я тебе объясню… только все это со стороны — просто потеха!..
— Почему же потеха? — строже спросил он. — Каждый по- своему верит. Лучше это, чем никакого закону не знать и никакого предела для того зверя, который в нас сидит.
— Милый! Да ты послушай и говори потом… Разве это не жалко: мать — умная женщина, всегда была с царем в голове — и вдруг в такое изуверство удариться!
И, не давая ему возразить, она опять с насмешливой миной заговорила быстро:
— Сухарники они вот почему. От какого-то старца — там где-то на Иргизе или где в другом месте, уж не знаю, — их начетчик получил мешочек с сухарями. Ими он причащал. Попов, мол, беглых не наберешься, и поверье, мол, такое — и сие во спасение…
— Что ж эти сухари-то обозначают?
— Запасные, видишь, дары… Как это называется -
— А-а! И потом что?
— Вася! Ты точно сказку слушаешь… Ха-ха!
— Вовсе нет, Сима… Это очень занятно. Я всегда про раскол люблю узнавать.
— Охота!.. Так вот, видишь, старец-то, как помирать стал, и оставил мешочек начетчику, разумеется, мужику… фамилию я забыла… И начал этот мешок с сухариками переходить из рук в руки, от одного начетчика к другому, по завещанию. Разумеется, прежние- то кусочки, от агнца-то, давно перевелись, а только крошки запекали в просвиры и резали потом на новые кусочки и сушили.
— Вот оно что!
— И кому удавалось захватить этот самый мешочек, тот делался столбом благочестия и выше всякого наставника… Вот теперь там, у нас, мешочек хранится у одной старой хрычовки…
— Серафима! Почему же хрычовки?
— Да потому, что я ее знаю. Еще девочкой ее видала… Старушенция-то в девах пребывает… Зовут ее Глафира Власьевна. Простая мещанка; торговлишка была плохенькая, а теперь разжилась. И как бы ты думал… Все их согласие перед ней как перед идолом преклоняется… В молельне земные поклоны ей… стр.186
— И мать твоя также?
— И она!.. Ну как же не жалко и не обидно за нее?.. Я было пробовала стыдить ее, так она, кажется, в первый раз в жизни так рассердилась… Просто вся затряслась… А ты послушай дальше, какие штуки эта баба-яга выделывает…
Серафима встала и начала ходить по террасе, заложив руки за спину. Теркин следил за ней глазами и оставался у стола.
— Что ж делать!.. — выговорил он с жестом головы. — Как ты сказала, Сима: старые дрожди всплыли… Вероятно, и то, что она тайно считала переход в единоверие изменой и захотела загладить вину и за себя, и за мужа.
— Уж не знаю, Вася; но вот ты сейчас увидишь, до какого безобразия и шутовства это доходит… Как подойдет Великий пост и начнется говенье, у них на каждый день полагается тысячу поклонов…
— Тысячу! — вскричал Теркин.
— А ты как бы думал? И каких! Не так, как у никонианцев (она произнесла это слово, нахмурив нарочно брови), а как следует. Маменька называет: 'с растяжением суставов'. Понимаешь? ха-ха!..
— Понимаю. Для них это не смешно.
— Ведь она не молоденькая… Ты вот какой у меня богатырь… А положи-ка ты в день тысячу земных поклонов, перебери на лестовках-то, сколько полагается, бубенчиков…
— Каких таких?
— Зарубочек… Ты видал раскольничьи лестовки?
— Как же… У нас в Кладенце тоже ведь беспоповцы…
Чуть ли не по беглому священству.
— Кладут они поклоны… Совсем разомлеют, спину отобьют… Соберутся к исповеди… и причастия ждут… Наставник выйдет и говорит: 'Глафира, мол, Власьевна которым соизволила выдать кусочки, а которым и не прогневайтесь…' И пойдут у них вопли и крики… А взбунтоваться-то не смеют против Глафиры
Власьевны. Одно средство — ублажить ее, вымолить на коленях, чрез всякие унижения пройти, только бы она смиловалась…
— Неужели и мать твоя таким же манером?
— Она у ней и днюет, и ночует. И меня хотела вести туда, да я прямо отрезала ей: 'уж вы меня, маменька, от этих благоглупостей освободите'. стр.187
— Неужели так и сказала: 'благоглупостей'?
— Так и сказала.
— Напрасно.
— Что это, Вася! Ты сегодня точно нарочно меня дразнишь! С какой стати!.. Ты, сколько я тебя понимаю, так далек от подобного дремучего изуверства…
— Это дело ее совести.
Теркин тоже встал, отошел к перилам и сел на них.
— Да ведь досадно и больно за мать!.. Помилуй, она теперь только и спит и видит, как бы ей от Глафиры мешочек достался, когда та умирать станет. Она уж начала ей подарки делать, начетчиков и уставщиков угощает, наверно и денег дает… Я побаиваюсь, чтобы они и совсем ее не обработали… На мельнице арендатор — тоже беспоповец и в моленной у них один из заправил… Хоть ты бы когда заехал, вразумил ее!..
— Нет, Сима, — серьезно и веско сказал Теркин, — я в эти дела вмешиваться не буду. Мать твоя вольна действовать, как ей совесть указывает. По миру она не пойдет… У нас есть чем обеспечить ее на старости.
— И опять же, Вася, она и меня без всякой надобности смущает.
— Чем же? Ведь ты в их согласие не поступишь!
— Не этим, конечно… А насчет все той…
Она запнулась.
— Кого? — недоумевал Теркин.
— Да Калерькиной доли!..
Теркин поморщился.
— Зачем ты, Сима, так называешь Калерию
Порфирьевну? Это для тебя слишком… как бы помягче выразиться… некрасиво.
— Ну, хорошо, хорошо! Ты ведь знаешь, что мать была на моей стороне и не допускала, чтобы то, что отец оставил, пошло только ей.
— А теперь, выходит, стала по-другому думать?
— Все из-за святости! Хочет в наследницы к Глафире попасть! Удостоиться быть хранительницей мешочка с сухарями!
— Сима! Так неладно… говорить о матери, которая в тебе души не чаяла. Я ее весьма и весьма понимаю. Она ушла теперь в себя, хочет очиститься от всякой греховной нечистоты, от всякого суетного стяжания. Сухарики или другое что, но это протест совести, и мы должны отнестись к нему с почтением. Тут не одно суеверие… стр.188
Глаза Серафимы сверкнули. Она остановилась прямо к нему лицом и вскинула по воздуху правой рукой.
— И все это не то! Она и на Калерию-то виды имеет. Надо, мол, ее ублажить, поделиться с ней по- божески, тронуть ее христианской добродетелью и привлечь к своей вере.
