было затворить, но оставил открытым.
Мысли заплетались в другую сторону. Деловой человек, привычный к постоянному обдумыванию практических действий и сложных расчетов, помаленьку начал пробуждаться в нем.
А ведь Серафима-то, пожалуй, и не по-бабьи права. К чему было «срамиться» перед Калерией, бухаться в лесу на колени, когда можно было снять с души своей неблаговидный поступок без всякого срама? Именно следовало сделать так, как она сейчас, хоть и распаленная гневом, говорила: она сумела бы перетолковать с Калерией, и деньги та получила бы в два раза. Можно добыть сумму к осени и выдать ей документ.
И то сказать, женщина все отдала ему: честь свою, положение, деньги, хоть и утаенные, умоляла его не выдавать себя Калерии, не срамиться, — и он не исполнил, не устоял перед какой-то нервической блажью…
'Блажь!' — повторил он мысленно несколько раз, готовый идти дальше в своих холодящих выводах, и резко прервал их.
Сцена в лесу прошла передним вся, с первого его ощущения до последнего. Лучше минут он еще не переживал, чище, отважнее по душевному порыву. Отчего же ему и теперь так легко? И размолвка с Серафимой не грызет его… Правда на его стороне. Не метит он в герои… Никогда не будет таким, как Калерия, но без ее появления зубцы хищнического колеса стр.220 стали бы забирать его и втягивать в тину. Серафима своей страстью не напомнила бы ему про уколы совести…
С этим он заснул.
XV
— Калерия Порфирьевна приехали, — доложил Чурилин, запыхавшись.
Он поднялся стремительно по крутой лесенке в башню, где Теркин у стола просматривал какие-то счеты.
— На извозчике?
— Так точно.
— Барыня внизу?
— Внизу-с.
— Хорошо. Ступай!
Карлик исчез. Теркин сейчас же встал, поправил бант легкого шелкового галстука, подошел к зеркалу, причесал немного сбившиеся волосы и встряхнул только сегодня надетый парусинный костюм.
Прошло всего пять дней с отъезда Калерии, и они ему казались невыносимо длинными… Из них он двое суток был в отсутствии. Не спешные дела выгнали его из дому, а тяжесть жизни с глазу на глаз с Серафимой.
Они избегали объяснений, но ни тот, ни другая не поддавались. Не требовал он того, чтобы она просила прощения, не желал ни рыданий, ни истерических ласк и чувственных примирений. Понимания ждал он — и только. Но Серафима в первый раз ушла в себя, говорила с ним кротко, не позволяла себе никакой злобной выходки против Калерии и даже сама первая предложила ему обеспечить ее, до выдачи ей обратно двадцати тысяч, как он рассудит.
Она принесла ему вексель, выданный ей, и настояла на том, чтобы он его взял обратно.
— Если ты не согласишься взять его, Вася, — сказала она с ударением, но без резкости, — я все равно его разорву. Мы ей должны выдать документ.
— Не мы, а я, — поправил он.
— Как ты найдешь уместнее.
Вчера вернулся он к обеду, и конец дня прошел чрезвычайно пресно. Нить искренних разговоров оборвалась. Ему стало особенно ясно, что если с
Серафимой не нежиться, не скользить по всему, что навернется стр.221 на язык в их беседах, то содержания в их сожительстве нет. Под видимым спокойствием Серафимы он чуял бурю. В груди ее назрела еще б/ольшая злоба к двоюродной сестре. Если та у них заживется, произойдет что-нибудь безобразное.
А ему так захотелось, поджидая Калерию назад, отвести с ней душу, принять участие в ее планах, всячески поддержать ее. Этого слишком мало, что он повинился перед нею. Надо было заслужить ее дружбу.
— Где они? — спросил Теркин у карлика, проходя мимо буфетной.
— На балконе-с.
Калерия, еще в дорожном платье, стояла спиной к двери. Серафима, в красном фуляре на голове и капоте, — лицом. Лицо бледное, глаза опущены.
'Не умерла ли мать?' — подумал он; ему не стало жаль ее; ее дочернее чувство он находил суховатым, совсем не похожим на то, как он был близок сердцем к своим покойникам, а они ему приводились не родные отец с матерью.
— Калерия Порфирьевна! С возвращением! — ласково окликнул он.
Она быстро обернулась, еще более загорелая, лицо в пыли, но все такая же милая, со складкой на лбу от чего-то печального, что она, наверно, сообщила сейчас Серафиме.
— Ну, что, все благополучно там?.. Матрена Ниловна здравствует?
Тут только он вспомнил, что с утра не видал Серафимы, пил чай один, пока она спала, и сидел у себя наверху до сих пор.
— Здравствуй, Сима!
Она взглянула на него затуманенными глазами и пожала ему руку.
— Здравствуй, Вася!
— Что это?.. Как будто вы чем-то обе смущены? — весело спросил он и встал между ними, ближе к перилам балкона.
— Да вот, известие такое я привезла. Что ж, все под Богом ходим…
— Умер, что ли, кто?.. Матушка ее небось в добром здоровье..
— Тетенька… слава Богу…
Калерия не договорила.
— Рудич застрелился. стр.222
Глухо промолвила это Серафима. Лицо было жестко, ресницы опущены.
'Заплачет? — спросил про себя Теркин и прибавил: — Должно быть, муж — все муж!'
Будь это год назад, его бы пронизало ревнивое чувство, а тут ничего, ровно ничего такого не переживал он, глядя на нее.
— Застрелился? — повторил он и обернулся с вопросом в сторону Калерии.
— Там где-то… где его служба была… в Западном крае, кажется. Тетенька не сумела мне хорошенько рассказать. Господин Рудич был там председателем мирового съезда.
— А не прокурором?
— Видно, нет, — ответила Серафима и медленно поглядела на Теркина.
Глаза потухли. В них он ничего не распознал, кроме какого-то вопроса… Какого?.. Не ждала ли она, чтобы у него вырвался возглас: 'Вот ты свободна, Сима!'
Он подумал об этом совсем не радостно… Больше из смутного чувства внешнего приличия, он пододвинулся к Серафиме и тихо взял ее за руку около локтя. Рука ее не дрогнула.
— Казенные деньги растратил, — выговорила она и повела плечами. — Так и надо было ожидать.
Серафима сказала это скорее грустно, чем жестко; но он нашел, что ей не следовало и этого говорить. Как-никак, а она его бросила предательски, и Рудич, если бы хотел, мог наделать ей кучу неприятностей, преследовать по закону, да и ему нагадить доносом.
— Царствие небесное! — тихо и протяжно произнесла
