XXVIII
До села Кладенец было ходу верст пять. Пароход «Стрелок» опоздал на несколько часов. Шел уже десятый час, а ему следовало быть у пристани около семи. Проволочка случилась в Балахне, с нагрузкой, повыше города маленько посидели на перекате. Воды в реке прибывало с конца августа.
Сентябрьская холодноватая ночь спустилась на реку, и фонари парохода яркими тонами резали темноту. стр.279
На палубах, передней и задней, бродили совсем черные фигуры пассажиров. Многие кутались уже в теплые пальто и чуйки на меху — из мещан и купцов, возвращавшихся последними из Нижнего с ярмарки.
На носовой палубе сидел Теркин и курил, накинув на себя пальто-крылатку. Он не угодил вверх по Волге на собственном пароходе «Батрак». Тот ушел в самый день его приезда в Нижний из Москвы. Да так и лучше было. Ему хотелось попасть в свое родное село как можно скромнее, безвестным пассажиром. Его пароход, правда, не всегда и останавливался у Кладенца.
Давно он там не был, больше пяти лет. В последний раз — выправлял свои документы: метрическое свидетельство и увольнительный акт из крестьянского сословия. Тогда во всем селе было всего два постоялых двора почище, куда въезжали купцы на больших базарах, чиновники и помещики. Трактиров несколько, простых, с грязцой. В одном, помнится ему, водился порядочный повар.
Все это мало его беспокоило. Он и вообще-то не очень привередлив, а тут и подавно. Ехал он на два, на три дня, без всякой деловой цели. Желал он вырвать из души остаток злобного чувства к тамошнему крестьянству, походить по разным урочищам, посмотреть на раскольничью молельню, куда проникал мальчиком, разузнать про стариков, кто дружил с Иваном
Прокофьичем, посмотреть, что сталось с их двором, в чьих он теперь руках, побывать в монастыре. К игумену у него было даже письмо, и он мог бы там переночевать, да пароход угодит в Кладенец слишком поздно, и ему не хотелось беспокоить незнакомого человека, да еще монаха, может быть, в преклонных летах.
Встреться он с кем-нибудь из своих промысловых приятелей, с одним из остальных пайщиков
'товарищества' и начни он им говорить, зачем он едет в
Кладенец, вряд ли бы кто понял его. Один бы подумал: 'Теркин что-то несуразное толкует', другой:
'притворяется Василий Иваныч; должно быть, наметил что-нибудь и хочет сцапать'.
Ничего он не желал ни купить, ни разузнавать по торговой части. Если б он что и завел в Кладенце, то в память той, кому не удалось при жизни оделить свой родной город детской лечебницей… Ее деньги пойдут теперь на шляпки Серафимы и на изуверство ее матери. стр.280
— Больно уж поздно, — обратился к нему пассажир в теплой чуйке, подсевший к нему незадолго перед тем. — Никак, часов десять?
Теркин вынул часы, зажег спичку и поглядел.
— Четверть одиннадцатого.
— А нам еще добрых три, коли не четыре, версты до Кладенца.
— Вы сами оттуда будете?
— Оттуда, господин.
— По торговой части?
По говору он узнал тамошнего уроженца. Пассажир был сухопарый, небольшого роста, с бородкой, в картузе, надетом глубоко на голову. Вероятно, мелкий базарный торговец.
Теркин повторил вопрос.
— Нешт/о! Бакалеей займаемся!
— За товарцем к Макарию небось ездили?
— Поздненько угодил-то. Армяне совсем расторговались… Которая бакалея осталась в цене… Да заминка у меня вышла… И хворал маленько… Ну, и опоздал.
— Вы уроженец тамошний, кладенецкий?
Лицо торговца он хорошо мог разглядеть вблизи; но оно ему никого не напоминало.
— Мы коренные, тутошние.
— Из бывших графских?
— Да, из графских. А вы, господин, наше село, чай, знаете?
— Немножко.
— И теперь туды же?
— Туды.
— У кого же остановитесь? У знакомца?
— На постоялом.
— Чернота у нас на постоялых-то дворах.
— Кочнев держит по-прежнему?
Торговец вгляделся в Теркина, но не узнал его.
— Кочнев? — переспросил он. — Давно уж приказал долго жить. Зятья его… народ шалый… Совсем распустили дело… Прежде и господам не обидно было въехать, а ноне — зазорно будет. Только базарами держится.
Торговец говорил слабым голосом, очень искренно и серьезно.
— Где-ни6удь притулюсь. Я всего-то на два дня.
— Номера есть, господин. стр.281
— Настоящие номера?
— Как следует… С третьего года. Малыш/ова, против
Мар/инцева трактира. Около базарных рядов. Или вы еще не бывали у нас николи?
— Как не бывать. И трактир этот помню; только против него лавки были, кажется.
— Точно. Допрежь торговали. Теперича целый этаж возведен. Тоже спервоначалу трактир был. Номера уж… никак, четвертый год. Вот к пристани-то пристанем, так вы прикажите крикнуть извозчика Николая. Наверняка дожидается парохода… У него долгуша… И малый толковый, не охальник. Доставит вас прямо к Малыш/ову.
Все это было сказано очень заботливо.
'Добряк, — подумал Теркин, — даром что базарный торгаш. Может, раскольник?'
— Вы по молельне будете? — спросил он.
— Я-то? Нет, господин, мы — православные.
— Кто же у вас старшиной? Все тот же?.. Как бишь он прозывался?
Теркин нарочно не хотел произнести имени старшины
Малмыжского.
— Сунгуров.
— А Малмыжский? — не утерпел Теркин.
— Он давно ушел из старшин… Скупщиком стал.
— Каким?
— Да всяким. И у кустарей… сундуки скупает, и ножевой товар… Зимой хлебом промышляет, судачиной.
— Разжился, стало быть?
— Как не разжиться… И в старшинах-то лапу запускал в обчественный сундук. Мало ли народу оговорил!.. И на поселение посылал… Первого — Теркина, Ивана Прокофьича. Обчественник был… Таких ноне не видать чтой-то…
— А вы Ивана Прокофьича знавали? — спросил Теркин, сдерживая волнение.
— Как не знавать. Старик — настоящий радетель был за мирской интерес. Царствие ему Небесное!
Теркин почувствовал, что к глазам его подступают слезы. Но он не хотел объявлять, как ему доводился Иван Прокофьич.
Торговец приподнялся.
