— Вот, господин… Попомните: извозчик Николай… Так и скажите — к Малыш/ову. Время и за кладью стр.282 присмотреть. Вон и Кладенец наш… видите обрыв-то… темнеется… за монастырем…
— Спасибо вам! — выговорил Теркин и сам встал. — Так вы в рядах торгуете, по базарным дням?
— У меня и на неделе лавочка не запирается.
— А по фамилии как?
— Енгалеев.
— Попомним!
Скромненько удалился торговец, запахиваясь в ваточную чуйку, и еще глубже надвинул на уши картуз.
Пароход дал протяжный свисток. Пристани еще не было видно; но Теркин распознавал ее привычным глазом судопромышленника. Над полосой прибрежья круто поднимались обрывы. По горе вдоль главной улицы кое-где мелькали огоньки. Для села было уже поздно.
С собою Теркин захватил только маленький чемоданчик да узел из пледа. Даже дорожной подушки с ним не было. Когда пароход причалил, он отдал свой багаж матросу и сказал ему, чтобы позвал сейчас извозчика Николая.
Сколько он помнил, десять лет назад в Кладенце еще не было постоянных извозчиков даже и на пристанях.
— Николай! — гаркнул матрос.
— Здесь, — откликнулся негромкий старый голос.
Темнота стала немного редеть. В двух шагах от того места, где кончались мостки, разглядел он лошадь светлой масти и долгушу в виде дрог, с широким сиденьем на обе стороны.
— Пожалуйте, батюшка.
Подсаживал его на долгушу рослый мужик в короткой поддевке и в шапке, — кажется, уже седой.
— Ты Николай будешь? — спросил Теркин.
— Николай, кормилец, Николай.
— Вези меня к Малыш/овым.
— В номера?
— Против трактира. Мне сказывали, там есть хорошие комнаты.
— Есть-то есть, а как быдто переделка у них идет… Все едино, поедем.
Поехали. С мягкой вначале дороги долгуша попала на бревенчатую мостовую улицы, шедшей круто в гору между рядами лавок с навесами и галерейками. Теркин вглядывался в них, и у него в груди точно слегка стр.283 саднило. Самый запах лавок узнавал он — смесь рогож, дегтя, мучных лабазов и кожи. Он был ему приятен.
Поднялись на площадку, повернули влево. Пошли и каменные дома купеческой постройки. Въехали в узковатую немощеную улицу.
— Вот, кормилец, и Малыш/овы.
Теркин оглянулся направо и налево на оба двухэтажные дома. В левом внизу светился огонь. Это был трактир. «Номера» стояли совсем темные.
XXIX
Долго стучал Николай в дверь. Никто не откликался. И наверху и внизу — везде было темно.
— Не слышат, окаянные!
— Со двора зайди! — отозвался Теркин.
И ему стало немного совестно: он, такой же мужик родом, как и этот уже пожилой извозчик, а сидит себе барином в долгуше и заставляет будить народ и добывать себе ночлег.
Раздались шаги за входной дверью. Кто-то спросонок шлепал босыми ногами по сеням, а потом долго не мог отомкнуть засова.
— Номер покажи! Барина привез, — сказал Николай громким шепотом.
— К нам нельзя, — сонно пробормотал малый, в одной рубахе и портках.
— Почему нельзя? — спросил Теркин с долгуши.
— Переделка идет… Малари работают.
— Ни одной комнаты нет?
— Ни одной, ваше благородие.
— А внизу?
— Внизу хозяева и молодцовские.
Николай подошел к долгуше и, нагнувшись к Теркину, заботливо выговорил:
— Незадача!
— Да ты послушай, — шепотом сказал Теркин, они, может, по старой вере… не пускают незнакомых?
— Церковные они… Один-то ктитором у Николы- чудотворца… А значит, переделка. Мне и невдомек… Сюды я давненько не возил никого.
— На нет и суда нет.
Половой стоял у полуотворенной двери и громко зевал. стр.284
— И завтра не будет комнаты? — крикнул ему Теркин.
— Не управятся!
Дверь захлопнулась. Седок и извозчик остались одни посреди улицы.
— А вон там? — указал Теркин на трактир, где все еще светился огонь внизу, должно быть, в буфетной.
— Сбегаю.
Николай побежал и тотчас же вернулся. Туда буфетчик не пустил, говорил: свободной комнаты нет, а с раннего утра приходят там пить чай.
— Где же ночевать-то, дяденька? — весело спросил Теркин.
— У нас со старухой чистой горницы нет, господин… А то бы я с моим удовольствием…
Николай помолчал.
— Одно, теперича, к Устюжкову в трактир… вон на въезде… Проезжали давеча… Там авось пустят.
— Ну, к Устюжкову так к Устюжкову.
Теркин вспомнил, что трактир этот только что отделали, когда он был последний год в гимназии. Но в него он не попадал: отец не желал, чтобы он баловался по
'заведениям'; да вдобавок там и бильярда не поставили; а он только и любил что бильярд.
Повернули, проехали опять всю улицу и остановились у спуска, где начинается бревенчатая мостовая.
И там все тоже спало. Не скоро отперли им. Половой, также босой и в рубахе с откинутым воротом, согласился пустить. Пришел и другой половой, постарше, и проводил Теркина по темным сеням, где пахло как в торговой бане, наверх, в угловую комнату. Это был не номер, а одна из трактирных комнат верхнего этажа, со столом, покрытым грязной скатертью, диваном совсем без спинки и без вальков и двумя стульями.
— Больше нет комнат?
— Нет, господин… И эту так только, в одолжение вашей милости. Номеров у нас не полагается.
Половой помоложе, в красной рубахе и с растрепанной рыжеватой головой, жмурился от света сальной свечи и почесывался.
— Сюды вещи тащить? — спросил Николай. — Лучше, батюшка, не найдете нигде.
— Тащи сюда!
Когда извозчик внес вещи, получил за езду, условился завтра наведаться, не нужна ли будет лошадь, стр.285 и ушел вместе со старшим половым, Теркин осмотрел комнату и задумался.
