из бывших старообрядцев; поди, он еще не уехал вверх по Волге на собеседование… Проще к становому заехать: он вам даст от себя рекомендацию к одному из начетчиков.
Они с полицией нынче в ладах живут, — прибавил настоятель, тонко усмехнувшись.
— А распри в крестьянском обществе все по-прежнему? — спросил Теркин и поднялся со стула.
— Все те же междоусобия. Одни гнут на городовое положение — и во главе их Никандр Саввич. Он вам все расскажет обстоятельно.
— Ссудосберегательное товарищество рухнуло?
— Давным-давно. Только одна пущая смута и плутовство великое вышли. И хороший молодой человек из-за этого дела загубил себя.
Теркин сейчас же вспомнил и спросил:
— Тот? Аршаулов? Почтмейстера сын?
— Он, он! Сколько лет, — настоятель сразу понизил тон, — сидел в заточении и провел в ссылке, да и теперь находится под присмотром, в бедственном положении.
— Где?
— Здесь, никак! Мать — старуха, должно, имеет в Кладенце пенсию ничтожную. Вымолила у начальства сюда его, знаете, на место жительства перевести. Так ведь пить-есть надо, а у него, слыхал я, чахотка. Какой же работой, да еще здесь, в селе, может он заняться? Уроки давать некому, да он, поди, еле жив.
Глаза Теркина возбужденно замигали.
— Где же мог бы я, отец настоятель, справиться о нем? Судьба его достойна сострадания!
— Где? — протянул настоятель. — Да первым делом у станового. Ведь это его подначальная команда — такие-то господа. Становой у нас не спесивый и довольно стр.300 но обстоятельный. Фамилия — Вифанский, Мартирий Павлович.
— Из духовного звания?
— Весьма! — Настоятель подмигнул. — Сейчас и по говору увидите. Из здешних же заволжских палестин. Так я сейчас распоряжусь, Василий Иваныч.
Настоятель подошел к двери в гостиную и крикнул:
— Отец казначей!.. повремените еще маленько.
Потом он послал служку за экономом.
— Вот и ваш извозчик! — он указал Теркину в окно на двор, куда въехал Николай на своей долгуше.
XXXIII
— А где твой двор, Николай?
Извозчик попросил у седока позволения заехать домой 'попоить лошадку'. Они уже побывали в разных местах и отца эконома подвезли обратно к монастырю.
— Вон на самой круче, кормилец. Дальше и дороги нет! — ответил Николай, указывая кнутом.
— Ладно, над нами не каплет.
Побывали они с отцом экономом, тихим стариком из простого звания, сначала в образцовом училище и в земской больнице, потом заехали на квартиру станового. Его не оказалось дома: куда-то отлучился, на селе; но к обеду должен был вернуться; оставили у него записочку от отца настоятеля. Заехали к Мохову.
Тот тоже уехал на пристань. Предлагал эконом побывать и у миссионера, коли желательно насчет раскола побеседовать, но Теркин отложил это до другого раза. Ему захотелось остаться одному, да и монаху пора было к трапезе. От монастыря спустились они к тому проулку, где стоял двор Ивана Прокофьича. На перекрестке Теркин сошел с долгуши и сказал Николаю, чтобы он подождал его около номеров Малыш/ова, а сам он дойдет туда пешком. Сердце у него заекало в груди, когда он стал спускаться по проулку… Вот забор вдоль сада одного раскольника, богатого торговца, с домом на дворе. Тот же мезонин выглядывает из-за лип сада, только крыша зеленая, а не буро-красная, какою прежде была. Дорога врезалась в пригорок, и два порядка, справа и слева, поднимаются над нею. Избенки все больше в три окна, кое-где в пять, старые, еще «допожарные», как здесь называют. Эта стр.301 возвышенная часть Кладенца и есть та «Полонная», где, по толкованию отца настоятеля, селились взятые 'в полон' инородцы — мордва, черемисы, камские и волжские болгары. Теркину вспомнились лицо, рост и вся посадка Ивана Прокофьича; они выплыли перед ним до такой степени ярко, точно он смотрит на него на расстоянии двух аршин. Было в нем, в его неправильных чертах, пожалуй, что-то инородческое, не коренное русское. Может, и пылкий свой нрав он унаследовал от какого-нибудь предка, жившего в лесах и пещерах еще при Александре Невском или Юрии Всеволодовиче, князе кладенецком.
И жалость к старику разлилась по нем, — жалость и сознание своей собственной дрянности. Разве Иван Прокофьич способен был пойти на такие сделки с совестью, на какие он пошел?.. И если он теперь отделался от срама — от денег Калерии, все-таки он на них в один год расширил свой кредит, пошел еще сильнее в гору. А старик его не знал никакой жадности, еле пробивался грошовым спичечным заведением, поддерживал бедняков, впал сам в бедность: если б не сын, кончил бы нищетой, и даже перед смертью так же радел о своих 'однообщественниках'.
Еще два-три двора — и справа должен был показаться продолговатый сарайчик, где помещалось заведение с узкими оконцами… Не доходя был частокол с проделанной в нем лазейкой. Туда ему мальчишкой случалось проникать за подсолнухами. Вот и частокол, только он теперь смотрит исправнее, лазейки нет.
Этот ли сарайчик? Должен быть он… Места занимает он столько же, только окна не такие и крыша другая, приподнята против прежнего. Однако старые крепкие бревна сруба те же, это сейчас видно. Домик в три окна, как и был, только опять крыша другая, площе, больше на городской фасон, и ворота совсем новые, из хорошего теса, с навесом и резьбой. Им, судя по цвету леса, не будет и пяти лет. Улица стояла пустая. Не у кого было спросить: чей это теперь двор? Он помнил, что Иван Прокофьич продал его какому- то мужику из деревни Рассадино, по старой костромской дороге, верстах в десяти от Кладенца, и продешевил, как всегда. Тот мужичок хотел тоже наладить тут какое-то заведеньице, кажется, кислощейное, для продажи на базарах квасу и кислых щей, вместе с ореховой
'збоиной' и пареной грушей. стр.302
Захотелось ему войти в калитку, совсем по-детски потянуло туда, на дворик, с погребицей в глубине и навесом и с крылечком налево, где, бывало, старуха сидит и разматывает «тальки» суровой пряжи. Он тут же, за книжкой… По утрам он ходил к «земскому» и знал уже четыре правила. Из сарайчика идет запах серы, к которому все давно привыкли.
Он взялся за щеколду калитки и хотел отворить.
Заперто было изнутри. Пришлось постучать.
— Кто там? — спросил со двора мужской очень мягкий голос.
Называть себя Теркин не хотел. Он скажет хозяевам что придется.
— Отворите, пожалуйста! — крикнул он.
Калитку стали осторожно отворять.
'Наверно, раскольники', — подумал он, переступая через высокий дощатый порог калитки.
Его впустил хозяин, — это сейчас узнал Теркин, рослый, с брюшком, свежий еще на вид мужик лет под пятьдесят, русый, бородатый и немного лысый, в одной ситцевой рубахе и шароварах, с опорками на босых ногах… Глаза его, ласковые, небольшие, остановились на незнакомом «барине» (так он его определил) без недоверия.
Теркин быстро оглядел, что делалось на дворе. В эту минуту из избы в сарайчик через мостки, положенные поперек, переходил голый работник в одном длинном холщовом фартуке и нес на плече большую деревянную форму. Внизу на самой земле лежали рядами такие же формы с пряничным тестом, выставленным проветриться после печенья в большой избе и лежанья в сарайчике.
В один миг Теркин догадался, какое это заведение.
