Но как отвернуться от него, не исполнить его просьбы, не заехать лишний раз к адвокату?..
Пирожков осмотрелся. Он стоял у камина, в небольшом, довольно высоком кабинете, кругом установленном шкапами с книгами. Все смотрело необычно удобно и размеренно в этой комнате. На свободном куске одной из боковых стен висело несколько портретов. За письменным узким столом, видимо деланным по вкусу хозяина, помещался род шкапчика с перегородками для разных бумаг. Комната дышала уютом тихого рабочего уголка, но мало походила на кабинет адвоката-дельца.
В камине тлели угли. Иван Алексеевич любил греться. Он стоял спиной к огню, когда вошел хозяин кабинета — человек лет под сорок, среднего роста. Светло-русые волосы, опущенные широкими прядями на виски, удлиняли лицо, смотревшее кротко своими скучающими глазами. Большой нос и подстриженная бородка были чисто русские; но держался адвокат, в длинноватом темно-сером сюртуке и белом галстуке, точно иностранец доктор.
— Покорно прошу, — пригласил он Пирожкова на диван высоким теноровым голосом.
Пирожков попросил ответа по делу Палтусова.
— Видите ли, — заговорил адвокат искренне и точно рассуждая с самим собой, — я бы взялся защищать господина Палтусова, если бы он не насиловал мою совесть.
— Вашу совесть?
— Да-с, мою совесть. Мне вовсе не нужно проникать в глубину души подсудимого. Это метода опасная… Скажет он мне всю правду — хорошо. Не скажет — можно и без этого обойтись. Но если он мне рассказал факты, то мне же надо предоставить и освещать их; так ли я говорю? — кротко спросил он.
— Безусловно, — подтвердил Пирожков.
— Ваш знакомый может служить типическим знамением времени…
— В каком же смысле? — спросил Пирожков.
— Он смотрит на себя как на героя… У него нет ни малейшего сознания… неблаговидности его поступка… Он требует от меня солидарности с его очень уж широким взглядом на совесть.
От этих слов адвоката Ивана Алексеевича начало коробить.
— Знамение времени, — повторил Пахомов. — Жажда наживы, злость бедных и способных людей на купеческую мошну… Это неизбежно; но нельзя же выставлять себя на суде героем потому только, что я на чужие деньги пожелал составить себе миллионное состояние…
— А если он будет оправдан? — полувопросительно выговорил Пирожков.
— Очень может быть, но только при моей системе защиты — вряд ли.
'Странный адвокат', — подумал Пирожков.
— Можно добиться легкого наказания, да и то софизмами, на которые я не пойду… Ваш знакомый обратился не к тому, к кому следовало.
По унылому лицу адвоката прошла улыбка.
— Как общественный симптом, — продолжал он, — это меня нисколько не удивляет. Так и следует быть среди той нравственной анархии, в какой мы живем… Господин Палтусов вовсе не испорченнее других… Вы, вероятно, и сами это знаете… У него есть даже много… разных points d'honneur…[165] Он ведь бывший военный?
— Да, служил в кавалерии, — кратко ответил Пирожков, — потом слушал лекции.
— На юридическом? — не без иронии осведомился Пахомов.
— На юридическом.
— Самая опасная смесь… После практики в законном убийстве людей — хаос нелепых теорий и казуистики… Естественные науки дали бы другой оборот мышлению. А впрочем, у нас и они ведут только к первобытной естественности правил.
Он тихо рассмеялся, молча потерев руки. Пирожков встал и, пожав ему руку, у дверей спросил:
— Так и передать Палтусову?
— Так и передайте-с… Насиловать свою совесть — не допускаю.
С педантической вежливостью проводил он Пирожкова до лестницы.
XXII
Арестанта Пирожков застал за обедом, перед грязным столиком у окна.
Ему принесли еду из соседнего трактира. Она состояла из широкого, во всю тарелку, бифштекса с жирной подливкой, хреном и большими картофелинами, подового пирога и пары огурцов. На столе стояла бутылка вина.
Палтусов начинал поправляться в лице.
— Сплю, как сурок, — встретил он Пирожкова, — и, странное дело, — совсем нет охоты к книге… Читать просто не хочется! Ну, что же?
Пирожков замялся.
— Отказывается?
— Да.
— Недосуг?
По мягкости Иван Алексеевич хотел было солгать, но что-то его точно подтолкнуло.
— Нет, — мягко, но без уклончивости ответил он.
— Против его принципов? — уже не тем голосом спросил Палтусов.
— Да… он говорит, что не может принять вашей системы защиты.
— А другой я не могу допустить.
— Однако позвольте, Андрей Дмитриевич, — заговорил Пирожков, подсаживаясь к нему и понизив голос, — одно из двух: или вы признаете факт, или нет.
— Какой факт?
— Факт… который вам вменяют.
— Я сказал адвокату то же, что и вам, — горячее продолжал Палтусов. — А ему я прибавил: если б я был и виноват, то предварительного заключения — ведь меня могут и в острог перевести — одного достаточно, чтобы произвести уравнение, — слишком даже достаточно!..
Иван Алексеевич показал своей миной, что он не совсем согласен.
— Да как же?.. — спросил, поднимая голову, Палтусов. — Ведь я могу быть оправдан!.. И буду оправдан. Но если б и была признана некоторая моя виновность… разве мало просидеть несколько месяцев?
Палтусов бросил салфетку на стол, встал и заходил в другом углу узкой комнаты. Пирожков поглядывал на него и прислушивался к звукам его голоса. В них пробивалось больше веры, чем раздражения.
— Добрейший Иван Алексеевич, — продолжал Палтусов, — вы человек святой, знаете своих моллюсков или этнографию Фиджийских островов; а я человек дела. Позвольте хоть раз в жизни начистоту открыться вам… А потом вы можете и плюнуть на меня, сказать: 'Вор Палтусов — и больше ничего!' Не могу я не бороться с купеческой мошной!.. Без этого в моей жизни смыслу нет.
— Будто… — вставил Пирожков.
— Что же!.. Вам приятнее было бы, чтоб я пошел в чинушки, губернатора добился через десять лет? Тут я идею провожу… не улыбайтесь — идею… Все дело в том: замараюсь или не замараюсь. Если не замараюсь — ладно!.. И заставлю купецкую утробу признать сметку, какая у меня здесь значится.
Он ударил себя по лбу, после чего подошел к Пирожкову и сел на кушетку.
— Как вам угодно, Иван Алексеевич, так и принимайте то, что я вам сейчас сказал… Я вас беспокоить не стану… Будет вашей милости угодно, — он весело улыбнулся, — зайдете иногда за справочкой… А этому квакеру, — вот какие нынче адвокаты завелись, — я сам напишу, что в услугах его не нуждаюсь… Возьму какого-нибудь замухрышку… Ведь это я на первых порах только волновался… В законе не тверд… А теперь мне и не нужно уголовной защиты.
— Как же не нужно? — наивно воскликнул Пирожков.
— Меня незаконно арестовали. Поусердствовали следователь и прокурор. Они меня подвели под
