точно будто он ехал на бал. По вырезу жилета, в виде сердца, широкий галстук с прямо обрезанными концами падал на грудь. В манжетах желтели круглые матовые шарики с жемчужиной посредине. По всей комнате пошел запах пресных духов и смешался с удушливым воздухом лекарств.
Качеев держал больного за руку, там, где пульс, докторским приемом.
— Вот и вижу, — говорил он нараспев женоподобным голосом; в эту минуту вошла Лещова, — что кипятились на кого-то. За это штраф. А! Аделаида Петровна, bonjoir! — Он вскочил и приложился к руке.
Лещова поглядела на него с таким же выражением, как и на Нетова.
— Дурно ведет себя Константин Глебович…
Мученическое выражение разлилось по всему лицу. Лещовой.
— Подай бумаги! — прохрипел больной.
Она не расслышала.
— Бумаги! — закричал он. — Кому я говорю? Рада! Заплела коклисы! Приятный мужчина явился. Как же тут хребтом не вилять? И браслеты все надо напялить.
Качеев и Лещова обернулись к больному разом. Лицо ее продолжало улыбаться; адвокат подошел к кровати.
— Опять начали! — пригрозил он. — Воля ваша, доктору пожалуюсь. Как же это вы меня приглашаете? Вам надо быть в полном обладании своих духовных способностей, а не так себя вести, Константин Глебович… Вы этак до состояния невменяемости дойдете!
Больной стих и даже улыбнулся.
— Ах, батюшка, — начал он жаловаться, — раздражает она меня, мочи нет.
Он ткнул указательным пальцем по направлению жены.
Адвокат присел опять на край постели.
— Уговор! — сказал он.
— Какой?
— О деле будем толковать — не кипятиться, а то сейчас уйду.
— Ладно!
— Или я ваш поверенный, или вы меня для одной трепки пригласили?
— Пригласил! — повторил Лещов. — Нарочных гонять надо!.. Семью собаками не сыщешь!.. У какой барыни под юбкой нашли?
— Константин Глебович! — остановил адвокат и кивнул головой в сторону Лещовой.
Она подала шкатулку красного дерева с медной отделкой.
— А на что же поставить-то? — грубо спросил больной. — Писать-то где он будет?.. И этого сообразить не может!.. Господи!.. Полудурья, полудурья!..
Лещова ни на каплю не изменилась в лице. Только ее глаза встретились с глазами адвоката. Качееву стало неловко, хотя он уже привык к таким супружеским сценам и до болезни своего доверителя.
— Я прикажу, — особенно кротко выговорила Лещова.
— А сама не можешь? Лакеев звать, чтобы всякий скот видел, что я делаю, и сейчас всем просвирням протрубил… Барин, мол, с аблакатом запирался. Умна!..
— Да вот стол, — нашелся Качеев, — мы сейчас же приставим… Тут все есть, что нужно… Пожалуйте.
Они придвинули ломберный стол к кровати. Портфель Лещов придерживал на груди.
— Отлично так будет! — вскричал Качеев и отодвинул табуретку. — Ну, Константин Глебович, коли не станете ругаться, я с вами три короля в пикет сыграю после.
— Ой ли? — обрадованно спросил больной, и в первый раз глаза его улыбнулись.
Жена его, не дожидаясь нового окрика, вышла из спальни.
XVI
Портфель лежал уже на раскрытом столе. Лещов сначала отпер его, держа перед собой. Ключик висел у него на груди в одной связке с крестом, ладанкой, финифтевым образком Митрофания и золотым плоским медальоном. Он повернул его дрожащей рукой. Из портфеля вынул он тетрадь в большой лист и еще две бумаги такого же формата.
— Что же, — дурачливо начал Качеев, — мы опять сказку про белого бычка начнем?
— Какого бычка? — полусердито, полушутливо переспросил Лещов.
— А то как же? В десятый раз будем перебирать пункты духовной.
— Да вы что кричите! — перебил его больной. — Дверь-то хорошенько притворите, дверь… За каждой скважиной уши! И Христа ради потише… Не можете, что ли, тенор-то ваш сдержать?.. Подслушивает!.. Все ложь!.. Глазами и так и этак… И жертву из себя… агнец на заклание… Улыбка-то одна все у меня внутри поворачивает! Ан и будет с фигой.
И он злобно рассмеялся. Рассмеялся и адвокат, но по-другому, весело и бесцеремонно.
— Вы точно из последней пьесы Островского, — сказал он, еле сдерживая смех.
— Какой пьесы?
— Мне рассказывали, он на днях читал в одном доме, как купец-изувер собрался тоже завещание писать и жену обманывал, говорил, что все ей оставит и племяннику миллион, а сам ни копейки им. Все за упокой своей души многогрешной… Ха, ха!..
— Чего вы зубоскалите?.. Разве я так? Обманываю я?.. Боюсь я сказать? Хитрю?.. Небось, на ваших глазах: она знает, — и он указал на дверь, — что нечего ей рассчитывать. Никаких чтоб расчетов. И улыбками она своими меня не подкупит!.. Коли что — так я, как этот самый купец… ни единой полушки!..
— Да полноте, Константин Глебович, что вы юродствуете! Ведь завещание я же писал.
— Разорву, сейчас разорву!.. Такие минуты находят, что, кажется, своими бы руками…
— Ха, ха!.. А купец-то зубами хочет… железные, говорит, у меня зубы.
— Не смейте так! — грозно оборвал больной Качеева.
Тот помолчал, сделал поприятнее мину и выговорил:
— Нужно только пожалеть от души вашу супругу!
— Скажите, пожалуйста!
— Да, пожалеть… Ее выдержка изумительна.
— Выдержка!.. Я знаю…
— Ангельское терпение. А у меня его меньше, Константин Глебович… Довольно и того, чему я бывал свидетель, хоть бы сегодняшним днем… Я не за этим езжу к вам… Если вам не угодно…
Он начал подниматься с табурета.
Лещов пугливо оглянулся и привстал с постели.
— Полно, полно… Нечего тут кавалера-то из себя строить. Не ваша сухота… Давайте о деле…
— Да ведь все готово!
— Прочтите мне параграф… какой бишь…
— О чем?
— Об учреждении имени… Константина Глебовича Лещова…
— Параграф седьмой?
— Да, да…
Адвокат начал перелистывать тетрадь, опустив низко голову в листы. Лещов следил за ним тревожным взглядом и дышал коротко и прерывисто. Он думал:
'Наказал же меня Господь. Отнял разум и соображение… Как же было поручить составление духовной такому шалопаю, красавчику, Нарциссу? Да ведь
