оспаривать будет, пополам барыши вытянет у нее потом, поступит к ней на содержание… И пойдут трудовые деньги не на хорошее, на родное дело, не на увековечение имени Лещова, а на французских девок, на карты, на кружева и тряпки этой мерзкой притворщицы и набитой дуры!..'
XVII
Параграф был прочитан. В нем Константин Глебович оставлял крупную сумму на учреждение специальной школы и завещал душеприказчикам выхлопотать этой школе право называться его именем. Когда Качеев раздельно, но вполголоса прочитывал текст параграфа, больной повторял про себя, шевеля губами. Он с особенной любовью обделывал фразы; по нескольку раз заново переделывал этот пункт. И теперь два-три слова не понравились ему.
— Постойте, — перебил он. — Тут надо заменить.
— Что? — нетерпеливо спросил Качеев.
— Да вот это: 'ежели, в случае каких-либо недоразумений…'
— Облизывали достаточно…
— Кто — я?
— Вы, Лещов Константин Глебович.
— Какая у меня степень? Ведь это между вашей братьей развелись малограмотные скоробрехи; а я не могу; чувство у меня есть художественное. Вы его все утратили… Ремесленники, наймиты везде развелись.
Качеев выпустил тетрадь и сложил руки на груди.
— Вы забыли уговор, Константин Глебович. Опять ругаться?
— Подайте мне.
Лещов потянулся за тетрадью. Адвокат подал ее.
— Одно слово!.. Все равно надо переписать… — отрывисто заговорил Лещов.
Его уже начинало опять душить.
— Зачем переписывать… Ведь вы ждали свидетелей?
— А! Свидетелей? — разразился Лещов. — Был тут сейчас Евлашка Нетов, тля, безграмотный идиот Я его оболванил, я его из четвероногого двуногим сделал. А он… отлынивает… зачуяли, что мертвечиной от меня несет… С дядей своим, старой Лисой Патрикевной, стакнулся… Тот в душеприказчики нейдет… Я его наметил… Почестнее, потолковее других… Теперь кого же я возьму?.. Кого?
— Помилуйте, — перебил Качеев, — у вас пол-Москвы знакомых… Ну, барина какого-нибудь из ваших приятелей, из византийцев… ха, ха, ха!
— Откуда у вас такое слово?
— Робята одобряли… — продолжал смешливо Качеев.
— Выдохлись они теперь, болтают все на старые лады. Уж коли брать, так купца. Этот хоть умничать не станет и счет знает… А кого взять?.. Может ли он понять мою душу? Раскусит ли он — лавочник и выжига, — что диктовало, какое чувство… вот хоть бы этот самый седьмой пункт?.. Вы не знаете этого народа?.. Ведь это бездонная прорва всякого скудоумия и пошлости!..
Припадок кашля был гораздо слабее. Лещов положил голову на ладонь правой руки и смотрел через белокурую голову Качеева. Голос его стал ровнее, заслышались тронутые, унылые звуки…
— Молодой человек, вот вы тоже начали с этим народом вожжаться… Не продавайтесь! Бога для — не продавайтесь… Хотя бы и так, как я… Я не плутовал!.. Свезут меня завтра на погост, будут вам говорить: Лещов наворовал себе состояние, Лещов был угодник первых плутов, фальшивых монетчиков… не верьте… Ничего я не украл, ничего! Но я пошел на сделку… Да. Хоть и тыкал их в нос, показывал им ежесекундно свое превосходство, а все-таки ими питался… И опошлел, каюсь Господу моему и Спасителю! Опустился… Все думал так: вот буду в стах тысячах, а потом в двухстах, трехстах, и тогда все побоку и заживу с другими людьми, спасаться стану… Мыслить опять начну… Чувствования свои очищу… Ан тут болезнь подползла. И никакие доктора меня не подымут на ноги — вижу я это. Не хуже их ставлю себе диагнозу… Вот она, трагедия-то. Слушай меня, франт-адвокат, слушай… коли в тебе душа, а не пар, гляди на меня, и гляди в оба и страшись расплаты с самим собою.
От утомления он смолк и закрыл глаза. Лицо еще больше осунулось. Вокруг глаз темнели бурые впадины.
Качеев быстро поглядел на него, положил тетрадь в портфель и перегнулся через стол.
— Константин Глебович, — тихо выговорил он, — право, довольно… выправлять духовную… Когда свидетели будут готовы, пошлите за мной… Да и без меня подпишут, вы форму знаете, а душеприказчиков найдем и проставим других…
— Кого? — чуть слышно спросил Лещов.
— Да того же Нетова… А второго… ну хоть меня! Я закон знаю. Теперь лучше в карточки поиграть… Я схожу за картами.
Качеев вышел.
XVIII
В гостиной, где адвокат нашел Лещову с вязаньем в руках, вышел разговор вполголоса.
— Раздражался? — спросила она кротко.
— Беда! Целое наставление мне прочел. Точно Борис Годунов последний монолог… Пожалуйте нам карты… Маленький пикетец соорудим… Я еще поспею в суд… Ах, барыня вы милая!
Он поцеловал ее руку, а она его в затылок, встала и пошла к двери.
— Карты там… в спальне… А как же с душеприказчиками?
— Я себя предлагаю.
— Добрый друг, — протянула она и подняла вверх глаза.
Глаза адвоката смотрели вбок. В них мелькнула мысль: 'Кто тебя знает, как-то ты себя поведешь после вскрытия завещания'.
Но они больше между собою не шептались. Лещова вошла первая в спальню.
— Три короля! — громко произнес Качеев, входя вслед за нею, — не больше, Константин Глебович, вы слышите?..
— Как тебе угодно, — спросила Лещова, — на столе или положить доску на постель?
— На постель!.. Знаешь ведь.
Она достала небольшую доску из-за туалета, поместила ее на край постели, придвинула табурет, положила на доску две колоды и грифельную доску, взбила подушки и помогла мужу приподняться.
Началась партия. Лещова присела у нижней спинки кровати и глядела в карты Качеева. Больной сначала выиграл. Ему пришло в первую же игру четырнадцать дам и пять и пятнадцать в трефах. Он с наслаждением обирал взятки и клал их, звонко прищелкивая пальцами. И следующие три-четыре игры карта шла к нему. Но вот Качеев взял девяносто. Поддаваться, если бы он и хотел, нельзя было. Лещов пришел бы в ярость. В прикупке очутилось у Качеева три туза.
— Ты что нам обоим в карты глядишь? — спросил Лещов жену.
— Я не вижу твоих карт, мой друг.
— Как не видишь? Сядь вот тут.
Он указал на изголовье.
— Возьми стул и сиди… Ковыряй что-нибудь, вяжи, не мозоль так глаза.
Жена исполнила его желание и села на стуле у изголовья.
— Береженого Бог бережет, — повторил Качеев, сдавая. — Вы, Константин Глебович, оченно уж горячитесь!.. Снесли не так.
— У вас, поди, учиться надо?
