Пятов просил быть у него, в его наследственных палатах, после одиннадцати часов, и остаться завтракать, причем он получит более обстоятельные инструкции о характере работы, которая была ему предложена.
О гонораре речь уже шла там, в кабинете конторы.
Элиодор оказался довольно щедрым. Сам предложил по пятидесяти рублей за печатный лист компилятивной работы, с преобладанием цитат и с платою по рукописи, по приблизительному расчету.
Больше не платят и в хороших журналах.
И Авив остался доволен, когда Заплатин, зайдя к нему, сообщил об этом.
— Только ты все-таки охулки на руку не клади! Поаккуратнее усчитывай рукопись. И обратись к какому- нибудь фактору типографии. Там они насчет этого учета — дошлый народ.
Не очень ему нравилось то, что Пятов сразу начал приглашать его к себе на «кормежку». Ему бы хотелось установить чисто деловые отношения. Но пока что Элиодор держал себя прилично, не обижался тем, что Заплатин называл его просто по фамилии. Он тоже звал его «Заплатин», без имени и отчества; но еще без оттенка хозяина, говорящего со своим 'служащим'.
Работа могла легко дать до ста рублей в месяц. И куда же она лучше беготни по урокам; но ему все- таки было как-то не по себе…
Хоромы Элиодора Пятова стояли на Садовой, подальше
Ильи Пророка, на высоком месте, с обширным садом. С улицы белелся только бельведер.
Отец его сам их выстроил, и тогдашний модный и дорогой архитектор предложил ему фасад во вкусе итальянского Возрождения. Ему это было 'все едино', только чтобы чувствовали — какой владелец дома значительный человек.
Он жил в нижнем этаже, по-старинному, а верх так и оставил парадным, для особых случаев.
Элиодор, когда начал жить один в этом доме, нижний этаж приказал закрыть, временно, отделав только несколько комнат для себя, своей библиотеки и коллекций, пока не будет готова отделка огромного «hall», где он поместит и громадный шкаф, и витрины, и разные objets d'art.
Для этого «hall» понадобилось проломить стену из залы в гостиную.
Пока его приемные покои состояли из кабинета, салона, курильной и обширной столовой.
Всем попадавшим к нему он неизменно говорил, указывая на отделку:
— Вот это пойдет насмарку. Это слишком тяжело и старофасонно!
А мебель была — какая считалась самой новофасонной лет тридцать пять назад, в разгар стиля Второй империи.
Заплатин в первый раз попадал в хоромы Пятова. Чтобы не опоздать, он взял извозчика и входил в сени с ливрейным швейцаром в половине двенадцатого.
— Как прикажете о вас доложить Элиодору Кузьмичу? — внушительно спросил его швейцар.
— Элиодор Кузьмич ждет меня.
— Все равно, позвольте вашу фамилию.
— Студент Заплатин.
Швейцар попросил его подождать и побежал наверх. Это Заплатину не очень-то понравилось. Он снял пальто и калоши и стал подниматься по мраморной лестнице, освещенной сверху.
С какой стати такие порядки? Ведь Элиодор сам назначил ему время, прося остаться и позавтракать, а не пускает к себе без доклада.
— Просят! — крикнул ему швейцар с верхней площадки.
Элиодора он нашел во «временном» кабинете, который он переделал тоже «временно» из парадной спальни родителей, где они никогда не спали.
— Не пущал меня ваш швейцар, Пятов! — сказал Заплатин, подавая руку хозяину.
Пятов сидел, поджав одну ногу на диване, и курил — в светлой полосками фланели, с галстуком в виде бабочки, без подпорки воротничком его бритых, пухлых щек.
— Извините, Заплатин. Нельзя без этого. А то всякий народ повадится. Ему дан раз навсегда приказ. Курить хотите?
— Я не курильщик.
— Вот как! Ну, голубчик, мы сейчас приступим к делу. Времени не особенно много до завтрака. Будет мой товарищ — Ледощагин… из уезда.
— Такого у нас что-то не было? — остановил Заплатин.
Пятов лицеистом поступил и на университетские курсы; но со второго курса перешел в простые студенты.
Тогда он был самого «независимого» направления и льнул к вожакам разных землячеств.
— Вот оно что!..
Заплатин всегда помнил, что Элиодор воспитывался в
'ликее' — что, под конец, и сказалось в третьем году, во время больших волнений.
— Он пошел в военную. И уже в отставке. Ему обещано место начальника.
— Какого?
— Земского начальника.
— Вот оно что! — с той же неопределенной интонацией выговорил Заплатин, присаживаясь сбоку к дивану.
— Вы, пожалуйста, Заплатин, не брюскируйте его… по первому абцугу.
— С какой стати?
— У него свои взгляды. Он верен некоторым традициям.
Мы с ним однокашники.
— И разлюбезное дело! Мне с ним не детей крестить.
— Разумеется. Так вот, — Элиодор грузно снялся с дивана, — здесь… — он подошел к столу, покрытому книгами и брошюрами, — здесь собрана литература по Адаму Смиту, — он произносил с английским «th», как творцу эстетической теории… Работы довольно.
— Да, порядочно.
— Но не чрезвычайно. И я вас, голубчик, особенно торопить не буду. Главное — искусство научной концентрации.
И он начал, немножко мямля, разъяснять, как следует делать «вытяжки», что можно и чего нельзя передавать своими словами.
Заплатин кивал головой, а про себя несколько раз сказал:
'Да что ты мне все это размазываешь? И без тебя понимаю'.
Потом Пятов стал ему таким же тоном намечать ход работы, взял с письменного бюро листок бумаги, где программы были кратко намечены, и, подавая ему, после того как прочел вслух, прибавил:
— Это будет вашим компасом.
— Ладно! — ответил Заплатин.
Он нарочно держался такого тона с Элиодором, чувствуя, что если спустить его на одну зарубку, то Пятов из бывшего однокурсника сейчас же очутится в хозяевах и принципалах.
Уже и теперь он довольно-таки ломается и важничает.
'Однокашник' по лицею явился к двенадцати.
Это был худой блондин с торчащими вверх усами и чрезвычайно напряженным выражением лица — точно он сейчас сбирается крикнуть во все горло: 'Смирно!
Равняйся!'
Пятов назвал ему Заплатила, прибавив, что они были товарищи по курсу; тот вытянул губу и, ничего не сказав, пожал его руку.
Завтрак был сервирован ровно в полдень.
Служили два человека во фраках.
С такой сервировкой Заплатин еще никогда не едал. Какие-то длинные, крючковатые шпильки
