привели его даже в смущение, и Пятов объяснил ему:
— Это особые вилки для раков. Будут раки bordelaise. Не знаю, как вы, господа, а я их обожаю! И теперь настоящий сезон для привоза невских раков.
Кандидат в «начальники» жевал усиленно, и когда проглатывал разные закуски, и когда принялся за первое блюдо завтрака. Он сначала помалчивал; но на вопрос Пятова: скоро ли он будет «шерифом» — заговорил короткими фразами, баском, и при этом поводил бровями, беспрестанно поднимая их и наморщивая лоб.
Заплатин долго слушал, наклонив голову над тарелкой, по своей всегдашней привычке.
'Шериф' — что-то такое начал «несуразное» — как он назвал про себя.
— Губернатор у вас… с душком? — спросил Пятов. -
Кажется, им не особенно довольны?..
— Кто? — перебил гость. — Либералишки? Так они добьются того, что нашу губернию раскассируют.
— То есть… позвольте узнать… как это раскассируют? — спросил Заплатин, поднимая голову. — Ведь это только о полках и эскадронах так говорится?
— Да-с… Совершенно как с полком, который хотят примерно наказать!
— В каком же это будет виде?
Хозяин стал приходить в тревожное состояние и ерзать на стуле своим пухлым туловищем.
— Очень просто. Чтобы звания не было этой губернии.
Два уезда отойдут сюда или три. А остальное раздадут соседним губерниям, благо мы соседи целых пяти губерний.
— И вы такой мере сочувствовали бы? — осторожно выговорил Заплатин и поглядел попристальнее на 'шерифа'.
— И весьма, если нельзя иначе пресечь крамолу.
— Да… в этом смысле?..
— Ну, этого, положим, не будет! — успокоительно вмешался хозяин, и его карие глазки искали глаз
Заплатина, чтобы остановить его вовремя.
Ему в высшей степени был бы неприятен всякий резкий принципиальный спор.
— И то сказать, много чести, — продолжал отрывисто гость. — Небось… Они храбры только на то, чтобы кукиш казать в кармане.
— Вы это про ваших односословников — дворян — говорите? — спросил Заплатин, поглядев опять на кандидата в 'начальники'.
— Я не считаю тех… односословниками, как вы изволили выразиться, — кто изменяет своему сословию и желает полного разложения и высшего класса, и крестьянства, и всего… чем держится русская держава.
— Да… вот в каком смысле! — с тихой усмешечкой выговорил Заплатин.
В эту минуту подали серебряную миску — раки bordelaise,
— и Элиодор стал его учить, как обращаться с крючковатыми вилками.
Спора не вышло. Заплатин рассудил, что будет 'довольно глупо' препираться с таким питомцем «ликея»; а в какой степени сам Элиодор сочувствует таким взглядам — это его мало интересовало.
На этом завтраке он нашел настоящую позицию. Пятов для него — давалец работы, и только; а чтобы он не забывался, надо с ним держаться студенческого тона во что бы то ни стало.
VI
Надя Синицына встала гораздо позднее, чем вставала у себя, дома, и все время, как училась в гимназии, в губернском городе.
Било девять. А в десять хотел зайти Ваня.
Она, еще полуодетая, подошла к узкому, тускловатому зеркалу, висевшему над умывальником.
Лицо, с дороги и от вчерашнего позднего сидения в ресторане, после спектакля — не очень-то свежее.
А белизной кожи она славилась во всей гимназии. Тип у нее немного восточный. В наружности у них с Заплатиным есть что-то общее.
Но у нее волосы самого 'воронова крыла', как до сих пор еще называют в провинции и у нее на Волге. И теперешняя прическа покрывает ее голову как шапкой. Глаза темные-темные, и ресницы бросают тень
— так они длинны. Рот немного крупен, но из-за свежих губ выглядывают чудесные зубы.
Никто бы с такой наружностью не стал так «корпеть», как корпела она в гимназии. За одну красоту ей медали бы не дали.
Еще гимназисткой она и в губернском городе, и у себя, в уездном, выслушивала признания и предложения 'руки и сердца'.
Но сердце ее совсем еще не говорило, вплоть до знакомства с Ваней.
Таких студентов она еще не знала. Его «водворили» на место жительства, и это ее сразу стало 'подмывать'.
Она сама с ним познакомилась, и через несколько недель они уже 'поженихались'.
И тогда ее стало тянуть в Москву — учиться — сильнее, чем было, когда она только что кончила гимназию.
Учиться вообще очень тянуло; но чему?
Она стала и тогда уже задумываться над тем, что зовут 'призванием'.
Курсы?.. Будешь или женщиной-врачом, «жевешкой», как непочтительно зовут краснобаи, или учительницей.
Другой дороги нет. Литература — беллетристика требует таланта, а то век будешь переводчицей или плохой компиляторшей.
Разве нельзя испробовать чего-нибудь другого?
С ее лицом, бюстом, ростом она, быть может, призвана совсем не к педагогии. Здесь медицинских курсов нет, а только высшие общие.
Да и тут надо бы допросить самое себя построже: что ее сильнее привлекает — математика с естествознанием или словесные науки?
По математике она шла хорошо; но ведь то гимназия, а не факультетская программа. И по словесности нынче
'мода' заниматься по разным специальностям… История, всемирная литература или там «фольклор» — тоже модный предмет.
Третий день живет она в Москве, начались хлопоты, и вряд ли она попадет на курсы.
Придется, кажется, удовольствоваться какими-то
'коллективными' уроками.
А если она будет принята — надо сейчас же подчиниться правилам или жить у родственников, или в общежитии.
Родственников она отыскивала. Оказалась какая то глухая старуха с племянницей, хворой девицей. С ними была бы нестерпимая тоска жить в одной квартире, да и комнаты у них свободной нет. В общежитии не сразу найдешь вакансию; а если бы и нашлась — тоже не особенная сладость.
Гимназисткой она жила у дальних родных отца, на полной воле; а дома, при отце, и подавно.
Хозяйка вот этих комнат — тоже что-то вроде интерната
— уже внушала ей, что позднее восьми часов вечера не рекомендует принимать гостей мужского пола, 'особливо господ студентов'.
