меня закружилась голова: апельсиновое закатное солнце разлилось по кронам сосен и елей, переливаясь на их заснеженных лапах.
– Как в сказке! – кричала я вне себя от восторга и никак не могла успокоиться, потому что не удавалось подобрать нужных слов, метко определяющих сие зрелище. – Волшебство какое-то!
– А ты гулять идти не хотела!
После этого дня к нашему обычному походу в соседнюю деревню прибавился еще и лес.
Вечерами, когда на улице становилось совсем темно и небо сплошь покрывалось звездами – так, что был даже виден Млечный Путь, а луна висела красным блином над домом госпожи Поповой, – Николай Иванович вытаскивал меня во двор и каждый раз говорил одно и то же:
– Подыши. Смотри небо какое! В Москве ни такой яркости, там вообще звезд не увидишь, – он выжидающе замолкал.
– Да, – поддерживала я его.
– Конечно, загазованность в городе какая! Да, – передразнивал он меня и задавал свой коронный вопрос: – А ты знаешь, где находится Полярная звезда?
– Нет, – отвечала я – ответ «да» оскорбил бы Николая Ивановича.
И отчим в который раз принимался с наслаждением объяснять:
– Видишь Большую Медведицу?
– Это вот эта? – пальцем в небо указывала я.
– Ну, вон, ковш.
– Да, вижу.
– А самую яркую звезду видишь?
– Ну, да.
– Ту, что в ковше. Видишь?
– Да, да, да, да! – с энтузиазмом восклицала я, иначе это могло бы затянуться надолго, а у меня уже мерзли ноги.
И тогда он произносил свою коронную фразу – произносил как-то неистово, неукротимо, с бешеным азартом:
– Вот от нее вниз, камнем на север! Поняла?
– Да, да, да, да! – снова восклицала я.
– Это и есть Полярная звезда! – кричал он на всю округу.
Через час после вдохновенного ежевечернего объяснения Николаем Ивановичем о месторасположении Полярной звезды я обычно ложилась в кровать. Здесь, в деревне, я засыпала мгновенно и незаметно для себя. Здесь, на лоне природы, я не искала вход в огромном путаном лабиринте сна. Вместо него тут была засасывающая бездна забытья. И однажды, проваливаясь в эту всепоглощающую пропасть, я вдруг поймала себя на мысли, что напрочь забыла о Кронском – он теперь для меня все равно что та кукла на чердаке среди кучи ненужного барахла.
По пятницам мы неизменно ездили в райцентр на ярмарку, а также это был день телефонных переговоров – мы звонили Мисс Бесконечности, а я пыталась дозвониться хоть до одного из членов содружества, но тщетно – казалось, они либо вымерли, либо тоже уехали всем скопом из города.
Когда я впервые после болезни оказалась на ярмарке, мы зашли в самый большой магазин на единственной площади, который больше напоминал бестолковый крытый рынок, и встали в длиннющую очередь.
– Больше негде купить поесть? Только тут? – съязвила я, как вдруг впереди из-за прилавка кто-то крикнул:
– Полина! Полина! Как вы ужасно выглядите! Вы что, тоже заболели?!
Вся очередь как по команде обернулась, будто все знали, что именно мою маму зовут Полиной. Мамаша остолбенела – она всегда терялась перед подобными выпадами. Я сначала ничего не поняла, но, как потом оказалось, это кричала Эльвира Ананьевна.
По сравнению с прошлым летом вдова сделала большой шаг в бизнесе – она продала свою вонючую забегаловку, арендовав в центральном магазине на единственной площади добрую половину помещения. Теперь за прилавком стояли трое – сын Шурик, мать и дочь, привезенная из Самары, тоже, кстати, Шура. Почему детей нарекли одним и тем же именем, остается лишь догадываться – то ли это любимое имя Эльвиры Ананьевны, то ли она хотела показать свою оригинальность, то ли от скудости фантазии (как принято у какой-то северной народности, не помню, у какой именно – все Вовки).
Дети были точной копией Эльвиры Ананьевны – с лошадиными, вытянутыми лицами, маленькими птичьими, не моргающими глазками, а носы у всех будто перебитые, свернутые вправо. Сама вдова стояла в центре между собственными чадами и напомнила мне фрица из-за дерматиновой шапки с ушами и козырьком; сзади во все стороны помелом торчал сожженный неудачной химической завивкой длинный хвост. По правую руку ловко и незаметно обвешивал народ Шурик в лыжной обтягивающей шапочке, по левую – дочь Шура, тоже в шапке – со снежинками и огромным, почти с ее голову, помпоном. Все они стояли в заляпанных серых фартуках.
Завидев меня, вдова, будто очнувшись ото сна, вылетела в торговый зал, набросилась на меня, словно коршун на куропатку, приговаривая:
– Наконец-то Машеньку привезли, а то Шурик совсем истосковался! Пойдемте, пойдемте внутрь. – И она потащила нас в подсобку.
От навязчивых поцелуев вдовы хотелось побыстрее умыться. От нее пахло несвежей селедкой.
