Слесарь. Обычное состояние груза, особенно взопревшего. Ничего, поизнемогает. Мы же должны узнать, как этот сосисочник… как он сюда… Я, кстати, не удивлюсь, если окажется, что его зовут Хосе Диего Родригес.
Катрин. Нет, мсье. Его имя Мишель. Четверть века назад его так нарекли в честь отца.
Слесарь. А того, в свою очередь, в честь деда?
Катрин. Вы угадали.
Слесарь. Психические отклонения, мадам, мой профиль. Можете вздернуть меня на первом же суку, если его прадед не был Мишелем.
Катрин. Мыльте шею, мсье, — его звали Христофор.
Слесарь. В каком смысле?
Катрин. В мадридском, мсье. Он был испанец.
Слесарь. Ничего святого. У меня даже аппетит пропал. Чего можно ожидать от потомка испанцев! Могли бы его и не приглашать.
Катрин. Я? Вы шутите? После того, как он однажды свалил мсье Бертильона приступом астмы, заявив, что пяти тысяч франков ему для начала хватит, я чуть не удушила его собственными руками. Он ведь накануне взял у меня ссуду, дал клятву, и вдруг…
Слесарь. Какой изощренный предмет — женская логика. Дать деньги, чтобы потом убить? Это похоже на благотворительность. Обычно делают наоборот: убивают, чтобы потом забрать.
Катрин. Но он не выполнил клятвы, мсье, — никогда не появляться в этом доме. Он появился! Как раз после того, как я с выражением скоротечности бытия во взоре сообщила мсье Бертильону, что прохвост, то есть мой беспутный брат, пал под натиском сенной лихорадки. Под мелкий горох бесконечного дождя мы с мсье Бертильоном откупорили бутылку шампанского, по бокалу поскорбели…
Франсуа. (Катрин). Тысячу извинений, мадам. Но молодому господину, кажется, дурно. (Указывает на Мишеля.)
Одетта. (с тревогой вскакивая и беря руки Мишеля в свои). Мальчик мой, ты бледен. У тебя холодные ладони. Сухие и холодные. Твои глаза — они ввалились. Твой нос заострился, как рог молодого месяца. Твои губы посинели. Твои уши — они стали будто из воска, желтые и лоснящиеся.
Слесарь. (Катрин). Поздравляю, мадам. Вы его таки доконали. Я в этом понимаю толк: так не льстят. Он — труп.
Франсуа. (Одетте). Я бы, мадам, все же настоятельно советовал ему прогулку. А иначе, как говорится, — 'наша плоть в бесконечных своих превращеньях то в кувшин превращается, то в пиалу'. Хайям, мадам.
Одетта. Не извиняйтесь, Франсуа. Я сама знаю, что кровь должна разыграться, но вы же видите — ему следует немного отдохнуть. (Усаживает Мишеля на стул.)
Франсуа. Сомнительное решение, мадам. Мой дед, земля ему пухом, дожил до ста лет исключительно благодаря двум вещам — винограду и камню.
Одетта. Камню?
Франсуа. Он таскал его зимой по всей усадьбе. Для прилива сил. А в ранних сумерках брался за баян.
Одетта. За баян? Какая тут связь?
Франсуа. Думаю, никакой, мадам. Но не умалчивать же мне о баяне.
Пауза.
К тому же он любил квашеную капусту.
Одетта. Черт знает что такое! При чем здесь капуста?
Франсуа. Вы правы, мадам, абсолютно ни при чем. Но без нее портрет моего деда был бы неполным.
Пауза.
Еще у него были вставные челюсти, белые с розовыми деснами. Он хранил их в стакане с водой. Когда он умер, ему забыли их вставить. И в гробу он выглядел язвительнее Вольтера.
Одетта. Какие все мерзости вы рассказываете!
Франсуа. Еще, мадам, он любил цыган. Это, разумеется, несколько ранее случая с челюстями.
Одетта. (озаряясь улыбкой). Ну вот, другое дело! Цыгане! (Встряхнув и мелко затухнув плечами.) Эх!
Патрисия. (Одетте). Мадам, вот это вот все (в подражание неловко колыхнув одним плечом) вы почерпнули в таборе?
Одетта. В таборе? Вы что-то путаете.
Патрисия. Но вы были в России?
Одетта. А это что, одно и тоже?
Патрисия. Но вы же купались в полынье?
Одетта. Не думаю, мадам, что это именно так и называлось. Я провалилась. Да, это было в России. Шли эти… как их… ну… святки! Веселый праздник, всевозможные забавы… Народ катался с гор на этих… как их… на салазках! Это сани такие, деревянные, похожи на огромных уток. Плясали под гармошку этого… как его, черт… Ко — ма - ринского!
Патрисия. (робко). И перетягивали канат?
Одетта. Да! Откуда вы знаете? Это так зажигательно! Я сама участвовала, за команду… как же ее… у них еще есть сказка такая… круглая такая…
Франсуа. Матрешка, мадам.
Одетта. Нет. Матрешка — это…
Франсуа. Тогда колобок. Мой дед, мадам, состоя в довольно близком родстве с военным атташе в дипломатической миссии Мориса Палеолога, после поражения от немцев при Шарлеруа…
Одетта. Репка! Я выступала за команду ' Репка'! Передо мной стоял такой крупнопанельный экземпляр! Редкая особь, в заячьем треухе, с косой… как это…
с косой..
Франсуа. Наперевес, мадам. Мой дед, будучи…
Одетта. С косой саженью в плечах! Уж он так тянул, так тянул! Чуть подлец не раздавил меня. Грудь балконом, курчавая…
Патрисия. А потом вы лазали на столб, да?
Одетта. (как бы смутившись). Ну, я бы, положим, не называла это столбом, хотя размеры и устремленность ввысь, действительно…
Патрисия. Он был скользкий, обледенелый…
Одетта. Нет, ну, насчет обледенелости, мадам, — это вы, конечно… это… Разве что в смысле твердости, несокрушимости…
Патрисия. И завладели сафьяновыми сапожками…
Одетта. Как это — завладела! Он сам мне их подарил. При этом тряс головой и все повторял: жевуземка, жевуземка… О - очень хорошо говорил по-французски! Даже когда тащил меня из проруби — только, только по-французски: жевуземка, бля, жевуземка, еп… Русские, мадам, они такие полиглоты… Он отпаивал меня водкой. То есть вначале он меня поил, потом я провалилась, а потом он меня отпаивал. В два раза дольше, чем поил.
Патрисия. (с тихим обреченным стоном). Все совпадает, это она, алкоголичка!..
Раздается телефонный звонок.
Франсуа. (снимает трубку). Замок мсье Бертильона… Мое почтение, святой отец… Да, конечно… Конечно… Всего доброго, святой отец. Да, ждем. (Кладет трубку, Катрин.) Это господин кюре, мадам. Обещает быть через часок.
Катрин. (настороженно). Зачем?
Франсуа. Он говорит, что для успеха таких мероприятий, репетиция — первейшее дело.
Катрин. Каких еще мероприятий? С тех пор, как он покрестил сына органиста под именем Арлекин, я его боюсь. Каких, черт возьми, мероприятий, Франсуа?
Франсуа. Э, погребального свойства.
Катрин. Боже мой, я совсем забыла!.. Число! Какое сегодня число, Франсуа?
