Я посмотрел на него, чувствуя лишь жалость… и огромную, все заполняющую печаль.
– Да, – тихо согласился я, – «великолепно».
Его улыбка выражала облегчение и сердечную привязанность.
– Я знал, что ты оценишь. Все эти годы я не позволял себе падать духом, представляя выражение твоего лица, когда ты это увидишь. Ты меня не разочаровал. Спасибо тебе.
Он на миг с чувством стиснул мои руки, и я ответил ему сильным утешающим пожатием… потому что любил его, а теперь потерял – думаю, я это уже тогда понимал. Мысль о предстоящем одиночестве казалась почти невыносимой, и я готов был сделать все, что угодно, лишь бы от этого избавиться.
Почти все…
– А теперь я покажу тебе то, ради чего ты сюда пришел, – сказал Акан. – Мое Великое Произведение.
Я переспросил:
– Произведение более великое, чем твоя «Книга без слов»? Ибо ее я уже видел.
Он засмеялся, польщенный.
– Сколько знаменитых философов, магов и ученых сидело в этой самой комнате, восхищаясь моими росписями и не подозревая, что в них заключена величайшая из всех придуманных формула алхимии! Только ты, Хэн. Только ты увидел мою «Книгу без слов» и узнал ее – вместе с тайной формулой сотворения величайшей магии, известной человеку.
Я постарался сдержать эмоции.
– С незапамятных времен маги пытались создать жизнь. И все потерпели неудачу.
Он улыбнулся.
– И все же это лишь один из секретов, спрятанных – и утерянных – в обители Ра. О, я перепробовал все известные рецепты, совершил все стандартные ошибки – кровь саламандры, смешанная с семенем быка; конский волос, протомленный на медленном огне. – Речь его становилась все быстрее, интонации – более напряженными. – Однажды я подошел совсем близко и в течение почти полугода выкармливал живого человеческого зародыша в матке козы… разумеется, он не выжил. Столько надежд, столько поражений. И в конечном итоге ответ оказался таким простым, Хэн, таким очевидным, таким совершенно разумным – как и вся истинная магия. Жизнь может возникнуть только из жизни и вырасти только в живом лоне женщины. Вот тайна, вскормленная Природой с начала времен, но овладел ею я один.
– Так тебе это удалось? – Голос мой прозвучал удивительно бесстрастно даже для собственных ушей. Он словно отражался от приглушенного гудения очага. – Ты создал жизнь?
Его глаза светились страстью, как два угля в огненной яме.
– Разве не понимаешь, Хэн? Жизнь нельзя создать. Ее можно лишь воссоздать! Именно этому нас учили давным-давно, среди первых правил алхимии – то, что начинается в движении, в движении и остается, и ничто не исчезает бесследно. – Он прерывисто вздохнул, сжимая горячими пальцами мое запястье. – Но пойдем. Дай покажу тебе. Я ждал так долго.
Я позволил отвести себя в комнатку с книгами – мимо столов с кипящими колбами, мимо конторки с аккуратно разложенными гусиными перьями и бумагами – к задрапированной нише, обрамленной мраморной аркой. Он поднял руку, и занавески исчезли, открыв каменную стену. Акан шевельнул пальцами, и плиты тихо разошлись – одна ушла в потолок, другая – вниз, под пол. Внутренняя поверхность ниши, мягко подсвеченной сзади и сверху, сияла тем же небесно-голубым цветом, что и потолок, – божественной голубизной. На возвышении в центре ниши лежал бочонок размером с небольшой саквояж, искусно украшенный позолоченной резьбой и инкрустированный священными камнями-оберегами: аметистами и рубинами, топазами и изумрудами.
– Я многое потерял, – пробормотал Акан. – Сотню жен, столько же любовниц, много друзей. Радость, добродетель, терпение. Иногда даже надежду. Но это со мной всегда.
Он легко прикоснулся к бочонку, поглаживая его.
– Здесь единственная жизнь, которую я всегда хотел воссоздать, Хэн. И эта жизнь изменит все.
От открыл крышку.
Я полагал, что готов к худшему. Но мне и в голову не могло прийти такое.
Внутри этой емкости, прижав колени к груди, как это было принято у древних, лежало обнаженное мумифицированное тело женщины. Кожа напоминала тонкую бумагу, через которую просвечивали полосы мышц, а в некоторых местах и кости. Округлости плоти давно усохли, груди сморщились, бедра стали плоскими. Длинные жгуты волос, когда-то темные, потускнели, стали пепельными и легкими, словно пыль, что могла разлететься от дыхания. Но лицо… ах, лицо сохранилось прекрасно. Высокие скулы, покойно закрытые глаза, губы, своими совершенными очертаниями отрицающие печать смерти. Кожа шелушилась, ресницы и брови исчезли, даже уши отвалились. Но все искусство творца было обращено на сохранение формы лица. Ошибиться я не мог.
Нефар!
Я почувствовал, как пальцы Акана впиваются в мое плечо, но все это казалось отдаленным, лишенным реальных ощущений, словно моя плоть состояла из дерева, а его пальцы – из камня. Голос Акана, однако, прозвучал сверхъестественно отчетливо, дыхание его, как ветерок пустыни, овеяло мою щеку, зашевелив тонкие волоски в моей бороде. Его страсть казалась живым существом, обладающим собственным сердцем, и жаркое дыхание этого существа проникало мне под кожу.
– Теперь ты видишь? – спросил он. – Ты понимаешь, на что мы способны? Нас снова будет трое, восстановленный триумвират. Судьба вернулась на правильный путь, и теперь возможно все – абсолютно все! Мы снова соединимся, все трое, как и предполагалось с самого начала!
Я не мог оторвать глаз от хрупких, изящных черт ее лица. Я представил себе, как дыхание наполняло ее легкие, как матово блестела кожа, как растягивались и сокращались мышцы при движении, как разгибались стройные конечности. Глаза снова блестели, губы смеялись, пальцы тянулись к моим. Кончились столетия
