А Кайпа вдруг перестала думать о сходе, и о мечети, и о разговоре, который там поведут. Ее словно осенило: «Если Эсет приходила за кизилом, чего же она так долго сидела? Один на один с Хусеном. Они ведь уже взрослые… Вдвоем в неосвещенной комнате. И Эсет такая грустная. Что между ними?… Любят друг друга?»
Последняя мысль испугала бедную женщину. Не потому, что она этого не желала. Кайпа любила Эсет, но она знала, что нельзя надеяться на счастье увидеть ее своей невесткой. О невозможном и мечтать нечего. «Неужели Хусен не понимает этого? – с грустью подумала она. – И Эсет? Ведь умница же!.. А что, если у них любовь?…»
Ох, если бы Кайпа слышала, как в эту минуту Кабират поносила свою дочь, она бы жизнь отдала, чтобы сын не думал об Эсет, не искал с ней встреч.
– Что ты делала там столько времени? – закричала Кабират, уперев руки в бока. – Развлекалась с вшивым сыном Кайпы? А что люди об этом скажут, ты не подумала? Так будешь себя вести, ни один жених к тебе не заявится!
– Век бы их не видать! – в сердцах ответила Эсет. – Очень-то они мне нужны! Пусть никто не приходит.
Соси торопливо закрывал лавку, спешил к мечети.
– Долго ходить не будут, – веско, по-мужски заключив перепалку, сказал он. – Скоро выдадим тебя, тем все и порешится.
Не проронив больше ни слова, отец вышел за ворота, а последовавший за ним Тархан бросил по пути:
– Гусиные твои глаза. Голову бы тебе надо оторвать.
Ошарашенная всеми свалившимися на нее бедами и этой руганью, Эсет уткнулась в груду сложенных подушек и горько зарыдала.
…Кайпа тоже чуть не плакала. Она сидела и гладила шелковистые волосы Султана, что жался к ней, как цыпленок к наседке.
Снова и снова не давали покоя мысли о сыновьях, которые все еще так и не оперились. Хасан где-то пропал без вести, теперь Хусен что-то замышляет… Тянется к плоду, которого ему не достать…
Жизнь идет, а думы все те же. Уже и поседела Кайпа раньше времени. Мудрено ли при таких горестях да непосильном труде?
Хусен ушел к мечети. Он ждет добрых вестей. А мать по-прежнему боится только одного: не лишили бы ее и этого сына.
– Нани! Что ты сидишь в темноте? Зажги лампу! – восторженно крикнул, вбегая, Хусен.
И не успела она ответить, сын сообщил:
– Власть перешла к беднякам!
У Кайпы даже выражение лица не переменилось.
– Как это власть может перейти к беднякам? Ты, верно, не понимаешь, что говоришь!
– Все понимаю, нани! Может, это не я пришел, от мечети, а ты? – Хусен улыбнулся. – Своими ушами все слышал. Русский приехал из Владикавказа! Дауд тоже с ним был! И еще один…
– И все же ты, видать, что-то не так понял. Как могут бедняки держать власть в своих руках?
– Они не одни. С ними Ленин! Это самый главный болшек! Слышишь? Сказали, что земли помещиков раздадут бедным! И войне конец!
Сомнения Кайпы поколебались.
– Дай бог, чтобы это была правда, – сказала она.
– Считай, что бог уже дал! – крикнул Хусен и устремился к двери.
– Ты куда?
Он не ответил. Кайпа вышла вслед за сыном. Хусен торопливо разгружал арбу с дровами. Кайпа про себя удивлялась, чего он так спешит, но молчала. Только, когда сын стал запрягать лошадь, снова спросила:
– Куда ты среди ночи?
– В поместье, к Угрому.
– Это еще зачем?
– Нам тоже причитается доля.
– Какая доля?
– Такая… как всем.
Хусен, не оборачиваясь к матери, занимался своим делом.
– А ну, распрягай! – крикнула Кайпа. – Не успел из одного омута выбраться, в другой хочешь угодить?
– Ни в какой омут я не кидаюсь, – сказал Хусен, бережно отстраняя мать, которая попыталась сама распрячь коня. – Нечего тебе за меня бояться, нани. Я не на грабеж собираюсь. Мы все столько лет ждали этого дня…
– Надо еще подождать, посмотреть, что люди станут делать.
– Тогда уже поздно будет.
– Тем лучше. А сейчас не поедешь – и все тут.
– Нет, поеду, – сказал Хусен, беря лошадь под уздцы.
Кайпа вцепилась с другой стороны. Хусен хлестнул коня. Тот, хоть Кайпа и сдерживала его, тихо тронул вперед, решил, видно, слушаться того, кто владеет кнутом. Отпустив коня, Кайпа опередила арбу и легла перед воротами, преградив путь.
– Только через меня ты уедешь со двора!
Хусен остановился. Он просил, умолял:
– Нани, ну, пожалуйста, пусти меня. Встань.
– Ни за что!
– Ну и лежи.
Спрыгнув с арбы, Хусен выбежал за ворота.
7
Было то время, когда старый месяц совсем ушел, а новый еще не показывался, поэтому хоть в небе и ясно, а ночь темная. Но вокруг все гудело. За селом громыхали повозки, покрикивали возницы на лошадей. Люди гнали их, словно наперегонки. Пешему на дороге и ступить негде, держись только обочины. Весь путь до угрюмовского поместья заполнен арбами.
Впереди послышался неистовый лай собак. Хусен узнал их по голосам: это помещичьи. Раздались выстрелы. Собаки завизжали… и умолкли…
Арбы и люди остановились. Хусен протиснулся вперед. Послышались окрики:
– Назад! Вы отсюда ничего не увезете!
– Увезем! Хоть на четвереньках стой. Все, что надо, заберем!
– Чего так стараешься? Не наследство же твое отбираем?
– Не наследство. Тем оно и хуже. Я в ответе за все это добро!
Хусен узнал голос Зарахмета.
– Перед кем отвечать собираешься?
– Перед хозяином. А кто хозяин, вы не хуже меня знаете!
– Прошло время твоего хозяина! Мы сами ответим перед ним. Ты лучше уйди по-хорошему, пока добром просим!
Арбы двинулись вперед. Боясь, как бы его не растоптали, Зарахмет отошел с дороги.
– Так вам это не пройдет! – говорил он проезжающим мимо. – Вдвойне заплатите за все. Думаете, Угром не вернется? Обязательно вернется. И падишах тоже сядет на свое место. Вот тогда и поглядим, что с вами будет. С вами и с этими, как их, болшеками, которые вас науськали…
Народ не слушал помещичьего приспешника. Кого может запугать собачий лай из-за плетня?
– Ты не горюй, Зарахмет, – услышал вдруг Хусен голос Исмаала.
– А я и не горюю.
– Если Угром и не вернется, – продолжал Исмаал, – я тебе дело найду. Теперь у меня будет хозяйство, поставлю тебя приказчиком.
