нового Миронов ему пока еще не скажет, разделся. Полистал забытую Старцевым книжку Вольтера «Философские повести» – она была на французском – и убедился, что французский язык он забыл начисто, а может, никогда и не знал. Он учил его в гимназии. Виновата ли гимназия, что у него постоянно возникали другие интересы и все они казались более важными, нежели французский язык?
К двум часам дня Кольцов снова решительно оделся и уже на пороге остановился. Снова и снова убеждал себя, что у Миронова было еще слишком мало времени, чтобы хоть что-то узнать. Тогда зачем эта встреча? Что скажет он Миронову? И что ответит ему Миронов? Бессмысленная трата бессмысленно утекающего времени. И ничего нельзя изменить. Надо только ждать. Терпеливо ждать.
Он нервничал. Понимал, что никто не верит в успех затеянного Кольцовым дела с этим медвежатником, шулером и наперсточником. Большую часть своей жизни Миронов провел, добывая свой хлеб этим неправедным ремеслом. Разве можно ему верить? А он вопреки всему поверил. То есть он тоже не очень надеялся на успех, но совершенно по другой причине: просто не верил, что саквояж еще можно найти. Но если это все же еще возможно, то только Миронов, который владеет французским и легко вступает в общение с клошарами, сможет сделать это. И никто другой. В этом Кольцов был убежден.
Одиннадцать шагов в одну сторону, одиннадцать – в другую.
Но ведь может быть и иначе. Если вторым саквояжем завладела Сюрте и проникла в его секрет, то сейчас молча и терпеливо ждет, где, когда и кто станет его искать. В этом случае Миронов был удобной фигурой. Если его вдруг и схватят, он, как надеялся Кольцов, не сразу во всем сознается. Какое-то время будет водить полицию за нос, поиграет в незнанку. В этом у него был кое-какой опыт. За это время они с Фроловым успеют исчезнуть. Других – ни Болотова, ни Жданова, ни, тем более, банкирский дом – это не заденет. Миронов их не знал. В подлинную тайну саквояжа посвящен не был.
Но как он узнает, что Миронова схватили? Значит, надо просто каждый день ходить на встречу с ним, проявляя при этом предельную осторожность. И если Миронов вдруг исчезнет, это послужит сигналом тревоги. Иных вариантов не было.
Все эти размышления вызвал вчерашний разговор с Фроловым, его пренебрежительное «Ну-ну, посмотрим!». Миронов уже вступил в предложенное Кольцовым дело, и подвергать сомнению его успешное завершение было не совсем правильно. Наоборот, надо оказывать Миронову внимание, а если потребуется, то и всяческую помощь. А это «Ну-ну, посмотрим!» однозначно свидетельствовало о том, что Фролов записал себя в сторонние наблюдатели.
Весь этот день прошел у Кольцова в различных сомнениях, но и в надежде.
Утром следующего дня Кольцов проснулся очень рано, хотя встреча с Мироновым предстояла лишь в два часа.
В назначенное время Миронов, однако, в кафе не появился. Кольцов прождал его больше часа и затем отправился на бывшую киностудию «Пате», предположив, что Миронова все же уговорили сыграть в очередной фильме какого-нибудь ямщика, шофера или официанта. Но там ему сказали, что Миронов уже два дня на кинофабрике не появлялся.
Оставалось только ждать.
Но и на третий день Миронов в кафе не пришел. На этот раз Кольцов проявил некоторую осторожность и издали наблюдал за всеми туда входящими и выходящими.
С этого дня в душе Кольцова поселилась тревога. Она поначалу возникла как некая досада на себя, что он так легкомысленно доверился человеку, которого при всем при том не настолько хорошо знал. Он подумал, что Миронов оказался просто человеком недобросовестным. Вероятнее всего, уже с первых же дней он понял, что взялся за дело, которое ему не по зубам, и поэтому на какое-то время скрылся, чтобы не возвращать аванс. Миронов понимал, что в любом случае Кольцов скоро покинет Париж, и с полученным авансом все как-то благополучно образуется. Ничего иного Кольцов пока не предполагал.
Страх, что все может быть совсем не так, возник у него чуть позже, когда вечером к нему на Маркс- Дормуа приехал Фролов. Он первым и высказал то, о чем Кольцов не хотел даже думать.
– А тебе не кажется, что этот твой друг просто продал тебя с потрохами? – в упор спросил он.
– Этого не может быть, – уверенно ответил ему Кольцов.
– Эх, парень! Знал бы ты, как ломает людей нищета! И не на такое идут. В сущности, кто ты ему? Да никто. И цена тебе – пятьсот франков, которыми ты его авансировал. Но ведь продать тебя можно дороже. Гораздо дороже!
Быть может, впервые Павел увидел Фролова таким жестокосердым. Он безжалостно бросил в лицо Кольцову то самое слово, которого тот так боялся и до этой минуты не допускал его в свое сознание: предательство.
– Я почти уверен, что это обыкновенное предательство, – не щадил Фролов Павла.
– Предательство обыкновенным не бывает, – не согласился Кольцов.
– Бывает, Паша! Бывает! Легкомысленное. Не облаченное ни в какие идеологические или политические одежды. Просто, предал. Или продал. Как селедку в сельской лавке.
– Нет-нет, это не так! – попытался возражать Павел. – Я не верю в это хотя бы потому, что мы с вами сегодня уже бы не встретились. Миронову ничего не стоило прийти сегодня на встречу и прямо там, в кафе, из рук в руки передать меня полиции.
– А разве нельзя предположить, что полиция избрала другую тактику? Скажем, решила какое-то время понаблюдать за тобой. И вполне возможно, с этой минуты мы оба уже находимся под наблюдением.
– Не согласен, – отверг Павел рассуждения Фролова. – Я принимаю любые ваши предположения, но только как перестраховочные. Твердых оснований для таких выводов у нас пока нет. Давайте все же предположим, что Миронов по каким-то неведомым нам пока причинам не смог прийти на встречу. Ну, случилось что-то непредвиденное.
– Я не исключаю такой вариант, – согласился Фролов. – И все же, для меня ясно только одно: в любом случае надо перестраховаться.
– Как?
– Лучше всего, если ты на время исчезнешь из Парижа. О себе я тоже подумаю.
– Да, но…
– Ни о чем не беспокойся. Наблюдение за кафе мы продолжим. Но наблюдать будут люди, которых Миронов не знает в лицо.
Фролов был настолько убедителен в своих подозрениях, что мысль о предательстве Миронова стала постепенно закрадываться и в душу Кольцова. В самом деле, какого благородства можно ожидать от человека, который жил многолетним обманом. Да, он был правдив, когда говорил о тоске по России, когда жаловался на нищету, из которой не может выбраться. Но что стоит ему променять Павла со всеми его обещаниями на приличную сумму франков, как в свое время он променял коробочку швейных иголок на семь мешков соли. Коммерция. Вполне выгодная сделка.
– Куда и когда вы предлагаете мне исчезнуть? – спросил Кольцов. Он уже не спорил с Фроловым, понимая, что здравый смысл в его словах есть.
– Пока не знаю. Поговорим об этом завтра вечером.
– Ночую я здесь? – спросил Кольцов. – Значит, у вас все же есть сомнения насчет Миронова?
– У меня пока есть только предположения на его счет. Иначе ты еще вчера покинул бы эту берлогу, – жестко ответил Фролов, и тут же предостерег Кольцова: – Но ты, пожалуйста, не расслабляйся. Будь очень осторожен. Тем более, если тебе все же взбредет в голову пойти завтра на вашу явку. Чаще гляди по сторонам. Ну да не мне тебя учить.
На том они и расстались.
Ночь у Павла выдалась бессонная. Время от времени он просыпался и подолгу обдумывал все происшедшее. Мысль о том, что Миронов его предал, он не отбрасывал. Но держал ее в самых дальних глубинах сознания. Больше всего он по-прежнему склонялся к мысли, что с Мироновым что-то случилось и он по каким-то причинам не может прийти на встречу.
И все же более вероятным Павлу казался вариант с авансом: пятьсот франков – деньги для Миронова немалые, и Миронов просто решил на какое-то время залечь на дно, пока все как-то не рассосется. В его жизни такое уже однажды было. Он связался с белогвардейской контрразведкой, но очень скоро понял всю безжалостность этой системы. Он тогда сумел относительно легко выскользнуть из лап контрразведки, какое-то время ему даже довелось скрываться. И больше он никогда не связывался с подобными
