Джейм Боллард
Границы бытия
Когда пришла малая вода, черепахи, наконец-то, закопали яйца в песке у склона дюн и двинулись к воде. Конрад Фостер вместе с дядей наблюдал за их исходом из-за ограды приморского автобана. Ему казалось, что всего пятьдесят ярдов до моря — и черепашки спасены. Они тяжко пробивались к воде, их темные горбатые спины то возникали, то исчезали среди брошенных упаковочных ящиков из-по фруктов и куч бурых водорослей, прибитых волнами. Конрад показал дяде на стаю чаек, севших отдохнуть на подсыхающей отмели в начале эстуария [1]. Птицы смотрели в сторону моря, словно их не интересовал ни пустынный берег, ни старик с мальчиком, стоявшие у балюстрады шоссе, но стоило Конраду поднять руку, как все птичьи головы дружно повернулись к нему.
— Они увидели их, дядя Теодор… — Конрад тронул рукой ограждение.
Его дядя показал палкой на машину, скользившую по трассе в четверти мили впереди.
— Скорее они увидели этот автомобиль. — Он вынул трубку изо рта, и тут же с песчаной отмели раздались крики. Первые чайки взмывали в небо, и вот уже вся стая стала серпом разворачиваться к берегу. — Они атакуют.
Черепахи вынырнули из-за укрытия хлама у самой линии воды. Они одолевали последнюю полоску влажного песка, отлого спускающегося в море, когда над ними разорвали воздух вопли чаек.
Конрад рванулся было к заброшенному чайному саду на краю городка, но дядя схватил его за плечо. Несчастных черепах выхватывали прямо из моря и сбрасывали на берег, где десятки хищных клювов разрывали их на куски.
Через минуту после начала атаки чайки уже взлетали с пляжа. Конрад с дядей были не единственными свидетелями кровавой трапезы. Небольшая группа мужчин оставила свой наблюдательный пункт посреди дюн и двинулась по пляжу, отпугивая последних птиц. Это были старики лет за шестьдесят, а некоторые за семьдесят, в майках и хлопчатобумажных штанах, закатанных до колен. Каждый держал в руках брезентовый мешок и багор — деревянную палку со стальным крючком на конце. Они поднимали панцири, очищая их на ходу привычными быстрыми движениями, и кидали в мешки. Влажный песок был забрызган кровью, и вскоре босые ноги и голые руки мужчин были сплошь в багровых разводах.
— Пожалуй, пора возвращаться, — дядя Теодор посмотрел на небо, проследив взглядом за чайками, летящими назад в эстуарий. — Твоя тетя уже, должно быть, приготовила к нашему приходу что-нибудь вкусненькое.
Конрад смотрел на стариков. Когда обе группы сошлись, один из мужчин, заметив дядю, жестом гладиатора поднял свой окровавленный багор.
— Кто эти люди? — спросил юноша, после того как дядя отсалютовал в ответ.
— Сборщики панцирей, сезонные работники. Панцири приносят неплохой заработок.
Они двинулись в город. Дядя Теодор шел медленно, опираясь на палку, и у юноши хватило времени, чтобы оглянуться на пляж. Трудно сказать почему, но эти старики, заляпанные кровью убитых черепах, были ему еще противнее, чем злобные хищные чайки. Потом он подумал, что, возможно, сам навел чаек на черепах.
Гул грузовиков перекрыл удаляющиеся крики птиц. Сборщики панцирей ушли, и подступивший прилив не спеша омывал кровавый песок. Старик и юноша подошли к первому перекрестку у шале. Стоя на островке безопасности и дожидаясь, когда проедет грузовик, он спросил:
— Дядя, ты обратил внимание, что чайки ни разу не коснулись песка?
Грузовик с ревом пронесся мимо, его огромный фургон закрыл собою небо. Конрад тронул дядю за руку и шагнул вперед. Старик послушно поплелся за ним, втыкая палку в зернистый асфальт, как вдруг отшатнулся назад — трубка выпала у него изо рта, и он закричал, увидев спортивную машину, летевшую на них из-за грузовика. Конрад еще успел заметить стиснутые на руле костяшки пальцев водителя и застывшее в ужасе лицо за лобовым стеклом, а автомобиль уже на тормозах скользил юзом по шоссе. Конрад последним усилием оттолкнул дядю, когда машина в пыльном облаке влетела на островок безопасности и на полном ходу врезалась в них.
Клиника была почти пуста. В первые дни Конраду приятно было неподвижно лежать в одиночестве, бездумно следя за игрой света на потолке, (это отражались цветы, стоящие на окнах) и прислушиваться к звукам за раздвижными дверями ординаторской. Время от времени в палату входила сестра-сиделка, чтобы поправить шину, в которой была закреплена его нога, и он заметил, что она совсем немолода, даже старше его тети, несмотря на стройную фигуру и старательно подкрашенные волосы. И все остальные сестры и санитарки, ухаживавшие за ним, тоже были пожилыми, они относились к Конраду скорее как ребенку, чем как к семнадцатилетнему юноше, и беззлобно поддразнивали его.
Уже позже, когда боль от ампутированной ноги мучила его особенно сильно, сестра Сэди наконец-то смогла посмотреть ему в глаза. Она сказала, что его тетя ежедневно приходит проведать его и непременно появится завтра.
— …Теодор, дядя Теодор?.. — Конрад рванулся сесть в кровати, но невидимая нога, мертвая и грузная, как у мастодонта, не пустила его. — Мистер Фостер… мой дядя. Машина…
— Промчалась в нескольких ярдах, милый. Даже дюймах. — Сестра Сэди коснулась его лба рукой, легкой, как прохладное птичье крыло. — У него небольшие шрамы на запястье, там, где руку задело ветровым стеклом. Но, господи, зато сколько осколков мы вынули из тебя — ты выглядел так, будто пролетел сквозь оранжерею.
Конрад отодвинулся подальше от ее прохладных пальцев. Он окинул взглядом пустые кровати
— Где он? Здесь…
— Дома. За ним ухаживает твоя тетя, скоро он снова встанет на ноги.
Конрад откинулся на подушку, дожидаясь, когда сестра Сэди оставит его наедине с болью в ампутированной ноге. Над ним, как снежная вершина, высилась металлическая конструкция шины. Как ни странно, известие о том, что дядя Теодор отделался легким испугом, не успокоило Конрада. С пятилетнего возраста, когда гибель родителей в авиакатастрофе превратила его в сироту, узы, соединившие его с дядей и тетей, стали даже крепче, чем могли быть с родителями; их любовь и мягкость были более продуманными и постоянными. И все же сейчас он замечал, что думает больше не о дяде и даже не о том, что случилось с ним самим, а о роковом автомобиле. Со своими плавными воздухообтекателями и другими приспособлениями он летел на них подобно чайкам, штурмующим черепах, и с той же агрессивностью. Лежа в кровати, под нависающей над ним шиной, Конрад вспомнил, с каким трудом пробивались по сырому песку черепахи, придавленные тяжелыми панцирями, а старики в дюнах дожидались их смерти.
За окнами клиники шумели фонтаны, и пожилые санитары и сестры гуляли парами по темным аллеям.
На другой день утром, еще до визита тети, осмотреть Конрада пришли два хирурга. Старший из них, доктор Натан, был изящным седовласым мужчиной с руками, такими же нежными, как у сестры Сэди. Конрад вспомнил, что видел его и раньше, в первые часы, проведенные в клинике. На губах доктора Натана вечно порхала слабая усмешка, делавшая его похожим на опереточного комического призрака.
Другой хирург, доктор Найт, был много моложе своего коллеги и по сравнению с ним выглядел таким же юнцом, как Конрад. Его волевое лицо с массивной челюстью смотрело на Конрада с показной свирепостью. Он простер свою руку к запястью больного с таким видом, словно готов был выдернуть его из
