медленно. И наконец извлекла из материнского лона покрытый слизью, окровавленный комочек живой плоти. Я уже много раз переживала это мгновение – мгновение эмоционального взрыва, триумфа, эйфории и печали одновременно. У меня сразу начинало пощипывать глаза, на которые набегали слезы, а голос дрожал от волнения и нахлынувших чувств. Это быстро проходит. Возможно, однажды наступит день, когда работа превратится лишь в привычку и при виде живого существа, появившегося на свет с моей помощью, я не испытаю никаких эмоций. Хотя я искренне надеялась, что этот день никогда не наступит.
Услышав крик младенца, я позволила себе улыбнуться и на мгновение расслабиться, прежде чем передала ребенка Гиффорду, который все это время очень внимательно наблюдал за мной. Затем я снова повернулась к роженице, чтобы перевязать и перерезать пуповину.
– Кто у меня? С ребенком все в порядке? – послышался слабый голос.
Гиффорд позволил счастливым родителям обнять своего сына, но почти сразу же забрал его, чтобы произвести все необходимые контрольные замеры и взвешивание. Моей первоочередной задачей оставалась забота о матери. Склонившись над ребенком, который лежал на педиатрическом столике, Гиффорд громко называл непонятные для непосвященного цифры, которые акушерка скрупулезно записывала в таблицу.
– Два, два, два, один, два.
Это были баллы по шкале Апгар – специально разработанный тест для оценки здоровья и жизнеспособности новорожденного. Отпрыск семейства Кеннеди набрал девять баллов. Правда, ребенка должны были протестировать еще дважды, но меня уже не интересовали конечные результаты. Даже после первого теста стало ясно, что ребенок абсолютно здоров и чувствует себя прекрасно.
Чего нельзя было сказать о его матери. Она потеряла слишком много крови – гораздо больше, чем мы могли ей перелить, а тем временем кровотечение продолжалось. Сразу после родов наш анестезиолог ввел роженице синтоцинон – препарат, который обычно вводят, чтобы предотвратить послеродовое кровотечение. В большинстве случаев это помогало. Но были и исключения. Стоит ли говорить, что случай Дженет Кеннеди относился к числу последних. Удалив плаценту, я окликнула своего начальника:
– Мистер Гиффорд!
Он подошел, и мы немного отступили назад, подальше от счастливых родителей, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию.
– Сколько крови она уже потеряла? – спросила я, с удивлением отмечая, что мои глаза находятся всего лишь на уровне его плеча.
– Литр-полтора. Возможно, больше.
– У нас в наличии только пол-литра, а кровотечение продолжается.
Гиффорд вполголоса выругался.
– Дальнейшая потеря крови убьет ее, – сказала я. – Необходимо остановить кровотечение, чего бы это ни стоило.
Подойдя поближе, Гиффорд посмотрел на Дженет, потом перевел взгляд на меня и кивнул. Нам предстоял серьезный разговор с супругами Кеннеди. Сияющий от счастья Джон держал на руках сына и радостно улыбался. Он явно не замечал, насколько плохо выглядит его жена, и не понимал всей серьезности положения.
– Дженет, ты слышишь меня?
Измученная женщина повернула голову и посмотрела мне в глаза.
– Дженет, ты теряешь слишком много крови. Лекарство, которое тебе ввели, чтобы остановить кровотечение, не помогло. Дорога каждая минута. Боюсь, что придется сделать гистерэктомию.[1]
Глаза Дженет расширились от страха, а Джон побледнел как смерть.
– Прямо сейчас? – спросил он.
Я кивнула.
– Да. И чем скорее, тем лучше.
Джон повернулся к Гиффорду.
– Вы тоже так считаете, доктор?
– Да. Я считаю, что если мы этого не сделаем, ваша жена умрет.
Я подумала, что Гиффорд мог бы проявить больше такта и не высказываться столь категорично, но, с другой стороны, следовало признать, что он совершенно прав.
Некоторое время супруги Кеннеди молча смотрели друг на друга. Потом Джон повернулся к Гиффорду и спросил:
– Операцию будете делать вы?
– Нет. Мисс Гамильтон сделает это гораздо лучше.
Я в этом сильно сомневалась, но сейчас было не время и не место спорить, потому я просто молча повернулась к анестезиологу. Женщина кивнула, подтверждая, что у нее все готово для того, чтобы дать общий наркоз, необходимый при такой серьезной операции. Требовалось только подписать принесенные медсестрой стандартные документы о согласии на операцию. После того как все формальности были соблюдены, Джон Кеннеди снова взял новорожденного сына на руки и вышел из операционной. Я на несколько секунд закрыла глаза, сделала глубокий вдох и приступила к работе.
Два часа спустя можно было смело утверждать, что самое страшное позади. Дженет Кеннеди все еще была очень слаба, но ее состояние стабилизировалось. Погода тоже была на нашей стороне. Ветер стих, и вертолет со столь необходимой нам кровью был уже в пути. Младенец, которого назвали Тамари, чувствовал себя прекрасно, и Джон задремал в кресле рядом с кроватью жены. Я приняла душ и переоделась, однако уезжать не торопилась, решив дождаться, пока привезут кровь. Позвонив домой, я прослушала все сообщения, но от Дункана вестей не было. Интересно, полицейские до сих пор хозяйничают на нашей земле или уже разъехались?
Я прокручивала в голове события последних нескольких часов. Все время, пока я делала операцию, Гиффорд оставался в операционной. Несмотря на высказанную в разговоре с Кеннеди уверенность в моем высоком профессионализме, он не собирался оставлять меня без присмотра. В какую-то минуту мое внимание несколько ослабло, и его голос тут же привел меня в чувство:
– Мисс Гамильтон, проверьте зажимы.
Правда, это была единственная фраза, которую я от него услышала. Как только операция закончилась и оставалось только наложить швы, Гиффорд развернулся и, не сказав ни слова, вышел из операционной.
Наверняка он составил какое-то мнение о моих профессиональных качествах. Но какое? Я терялась в догадках. Операция прошла успешно, хотя я прекрасно пойимала, что была далеко не в лучшей форме. Мне явно недоставало легкости и того особого куража, который свойствен настоящим профессионалам. Эту операцию я провела в полном соответствии со своим нынешним статусом молодого специалиста- консультанта, недавно принятого на работу. Я сильно нервничала и больше всего на свете боялась сделать хоть одно неверное движение.
Теперь же я испытывала лишь раздражение, которое с каждой минутой становилось все сильнее. Я злилась на Гиффорда, злилась на то, что он ушел, не сказав ни слова. Любая критика лучше такого молчаливого ухода. Возможно, я проявила себя не с самой лучшей стороны, но ведь я была всего лишь слабой женщиной, и сейчас мне хотелось плакать, и я, как никогда, нуждалась в добром слове и ободряющем похлопывании по плечу. Еще много лет назад я поняла, что отношусь к тому типу людей, которые постоянно нуждаются в одобрении окружающих. Я ненавидела это качество, но ничего не могла с собой поделать. В юности я еще надеялась, что со временем это прекратится, что вместе с опытом и зрелостью ко мне наконец придет уверенность в себе. Но время шло, и постепенно я начинала понимать, что это навсегда.
Стоя у окна своего кабинета, я смотрела на парковку внизу, наблюдала за людьми и машинами. Я настолько углубилась в себя, что подпрыгнула от неожиданности, когда зазвонил телефон. Наверное, кровь доставили немного раньше, чем мы ожидали.
– Мисс Гамильтон? Вас беспокоит Стивен Ренни.
– Слушаю вас, – ответила я, усиленно размышляя над тем, кто бы это мог быть. Ренни, Ренни… Где-то я уже слышала это имя.
