Левонтий подбежал к церкви, закричал: «Караул! Грабят!» И, дергая веревку сторожевого колокола, стал исступленно бить в набат. Изо всех изб выбегали перепуганные бабы и мужики.
«Горим!» закричали где-то на другом конце деревни.
Все бежали к церкви, озираясь по сторонам, не полыхает ли где пламя, не вьется ли где столбом страшный сизый дым.
— Будет мордобой, — мгновенно оценив создавшееся положение, сказал Чинарик. — Ты лыжи-то скинь, — посоветовал он Гуляеву и сам сбросил лыжи с ног. Бежать было поздно.
Вокруг дьячка собралась толпа.
— Жулье распоясалось! — кричал дьячок. — Среди бела дня грабежом занимаются!
— Брешешь! — крикнул Чинарик.
— Кто врет — милиция разберет, — бойко сказал какой-то мужичок с плешью на макушке, — второпях он даже шапку забыл надеть. — Я сам видел, как воровские руки в дьячков карман лезли.
— Жулье, а, как порядочные, на лыжах катаются! — злобно крикнула только что подбежавшая Карасиха.
— Чего разговаривать, веди в милицию!
— Давно пора за решотку.
В толпу вошел Разоренов.
— Распустили жулье! На власть плохая надежда, она жуликов балует, — сказал Разоренов.
Было тихо. Все словно ждали, кто же первый поднимет руку. Болшевцы стояли рядом, готовые защищаться.
— В коммуну их отправить. Пусть свои поучат, — сказал певчий Божья Дудка.
— В коммуне-то их за эти дела жирными щами кормят! — крикнул Разоренов.
Божью Дудку поддержали было еще несколько мужиков.
Может быть, так и не вышло бы то, чего хотела душа Разоренова, если бы к Гуляеву не подскочил тщедушный мужичок «Купить-продать». Он, яростно вращая глазами, замахнулся и ткнул тщедушным своим кулачком Гуляева в зубы.
Гуляев вскипел:
— Ах ты, водохлеб пермяцкий! — и хлестким ударом сшиб мужичонку с ног.
Божья Дудка испуганно подбежал к Гуляеву.
— Не дерись… Убьют! — закричал он, но Гуляев, не разобравшись, смахнул и Божью Дудку.
Толпа сдвигалась. Гуляева ударили сзади по голове. «Дело дрянь», тоскливо подумал Чинарик и оглянулся. Со стороны коммуны на звон набата бежали ребята.
— Наших бьют! — громко и радостно закричал он и, сбросив варежки, кинулся на мужичка без шапки.
— Я покажу тебе, сукин сын, как мы дьячка грабили!
В толпу врезались подоспевшие болшевцы. Мужики подались назад. Раздергивая плетень, они вооружались кольями. Кто-то бежал по улице, размахивая вилами. Драка разыгрывалась не на шутку. Болшевцы понимали — дело их плохо. Придет милиция — прощай, коммуна! Крепко их подсидели кулачки!
Но пропадать — так не дешево! Они прижали мужиков к паперти, когда прибежал запыхавшийся Богословский. Он подбегал то к одному, то к другому болшевцу, но его не слушали.
— Отойдите, дядя Сережа… Попадет и вам невзначай! — предостерегающе крикнул Чинарик.
Сергей Петрович растерялся. Это была горькая минута его жизни. Неужели погибло все, неужели пропали все труды!
К нему подошел Разоренов, уверенный и важный.
— Наделала нам хлопот ваша коммуна, — вздохнул он. — Волки-то сбросили овечью шкуру. Смотрите, как распоясались. Послал за милицией.
— Из-за чего началось?
— Дьячка ваши ограбили.
Приехала конная милиция и прекратила драку. Разоренов настаивал, чтобы всю коммуну отправили в отделение.
— Деревню разнесут! Разбойники!
Но милиция взяла с собой только двух зачинщиков — Гуляева и Чинарика. Они прошли мимо Сергея Петровича, истерзанные, в кровоподтеках. Гуляев крикнул ему:
— Прощайте!
Они прощались с коммуной. Их новая, едва возникшая трудовая жизнь разбита вдребезги, навсегда.
В коммуне наступил унылый вечер. Кое-кто еще переживал воинственный пыл, легкомысленно хвастаясь успехами боя, но у большинства уже не было обычной развязности. Торжествующее Костино буянило, шум доходил до болшевцев, и от этого тоскливее становилось на душе.
— Что будет с арестованными?
— Или всех или никого — вот как нужно было требовать, — приглушенно говорил Умнов.
Все соглашались с ним. По обычаям коммуны судить виновников должно общее собрание, но кто же посмел бы судить товарищей сегодня? Или всех или никого!
Ребята знали, что Сергей Петрович хлопочет об арестованных, но никому не верилось, что их удастся освободить. Их считали пропащими.
В общежитие зашел Сергей Петрович.
— Не расходитесь, — сказал он, — приедет Погребинский.
— А что с арестованными?
— Свободны. Сейчас придут.
Эта весть порадовала болшевцев, но предстоящий приезд Погребинского встревожил их.
Гуляев и Чинарик пришли оба черные, как трубочисты: в отделении милиции их заперли в угольном сарае. После недавней прогулки по широким снежным полям сидеть в темном сарае было горько и оскорбительно. И, главное, разве они виноваты, что произошла драка?
— Все люди — сволочи, — сказал Чинарик.
— Будем воровать до гробовой доски, — поклялся Гуляев. — С лягавыми нам сапог не шить…
Велика была их обида и злоба. Ах, если бы изловить когда-нибудь этого проклятого дьяка!..
— Мильтоны! Мильтошки! Фараоны египетские! — кричали они на милиционеров в щели сарая.
Милиционеры словно и не слыхали их. Тогда они стали бить кулаками в ветхие стенки. Под мешками с углем нашлись поленья, и яростная, разрушительная работа пошла быстрее. Вероятно, они разнесли бы этот старенький, вздрагивающий под их ударами сарайчик, если бы неожиданно не открылась дверь.
— Выходите. Вас берет коммуна, — сказал милиционер.
И вот они вернулись… Они не успели еще досказать свои приключения, когда за окном прошумел автомобиль. Приехал Погребинский. После короткой беседы с Мелиховым и Богословским он зашел к воспитанникам.
— Ну, справили поповский праздник? — спросил он, едва за ним закрылась дверь.
Никто не ответил.
— Расскажи, Чинарик, глубок ли у дьякона карман!
— Не знаю… не лазил.
— Так ли? Ну, а ты, Гуляев?
— Я этого дьячка пришибу когда-нибудь.
— Довольно, пошутили, — оборвал его Погребинский. Он снял кубанку и присел возле кровати.
— Вы, сознательные члены трудовой коммуны ОГПУ, полезли драться с пьяными мужиками… Стыдно, позор! Вы должны были не допускать драки. А вы что сделали? Коммуну «защитили», «чести» ей прибавили? Никто, мол, о нас худого слова не скажи. А на деле-то худшим ее врагам пошли на помощь…
— Там певчего избили, — продолжал Погребинский. — Приходил жаловаться к Сергею Петровичу, чуть не плачет. Последние портки на теле. За какой грех? Он-то чем перед вами провинился? Так вот подумайте, что он о вас теперь скажет. Да всякий, не только он, кто вам добра хотел. Бандиты, скажут, только и всего. Прав, мол, Разоренов — горбатого только могила исправит… И выходит, Васька Разоренов
