Но буржуазия там такая же, как и везде. По приговору военно-полевого суда там расстреляно двадцать человек рабочих-революционеров и назначено к расстрелу еще семь…
— Да как они терпят? — вырвалось у Гуляева.
Даже Красавчик возмутился:
— Душа из них винтом! Они, шкуры, всегда так: сцапают нашего брата и сейчас же в ящик играть.
— Не путай, — съязвил Накатников. — Ты — урка, а те — революционеры и коммунисты…
— А я что — Ротшильд? — огрызнулся Красавчик.
На них зашипели:
— Дайте послушать!
— Да чего рассказывать, — сказал Галанов. — Читайте сами. В газете все есть… Вот хоть ты почитай. Для всех… — Он сунул газету подвернувшемуся Смирнову, тот уклонился:
— Я не псаломщик.
— Э, какой несговорчивый! Ладно — сам буду псаломщиком.
Галанов при общем молчании начал читать газету.
«По рассказам очевидцев горсточка повстанцев проявила необычайный героизм. Трое повстанцев напали на помещение полицейского резерва, где находились двадцать пять полицейских, и, ворвавшись внутрь, бросили зажигательную бомбу, которая, однако, не взорвалась, так как попала на мягкую койку…»
— А, чорт, мазло! — не утерпел опять Гуляев.
Накатников услышал за спиной возбужденный шопот Румянцева:
— Смелый народ. Ведь знали, на что шли. Я раз приговора в тюрьме ожидал. Знаю — больше полугода не получу, а все равно страшно.
Разговор затянулся; ночевали комсомольцы, как и в первый раз, во флигеле. Утром болшевцы вышли проводить их до станции на лыжах.
Они шли, вспугивая длиннохвостых сорок. Лесное эхо многозвучно повторяло их громкие голоса.
Вдруг двое ребят, точно сговорившись, одновременно запели:
— Это блатная, — сказал один из песенников, — понравилась?
— Мотив-то неплохой, — ответил задумчиво Галанов, — да слова дрянь. Придем на станцию, я скажу вам слова хороших песен, а вы запишите. Как-нибудь споем вместе.
Перед тем как сесть в вагон, Калинин вспомнил:
— Женя! Струны-то мы с тобой дома забыли. Придется Карелину к нам в Москву наведаться. Хороши больно струны-то…
Возвратившихся ребят Красавчик встретил смешком:
— Что, проводили? Небось, партмаксимум выгоняют за то, что трепаться сюда ездят!
Потом он обнял Беспалова за плечи, отвел его:
— Буржуи… Революция… Выпить бы сегодня, Беспалыч!
Беспалов тревожно оглянулся:
— Где?
— Тут недалечко.
— Да говори, где? — повторил Беспалов.
Петька игриво погрозил пальцем:
— Я пошутил, дурашка.
Он зашагал к обувной, распевая:
Накатников, придя со станции, направился к Богословскому.
— Слушайте, Сергей Петрович, — хмуро говорил он, прислонясь по своей любимой привычке к стене, — нехорошо: на всю коммуну — ни одной газеты…
— Почему — на всю? Я выписываю, Мелихов…
— А ребята — без газет…
— А что — хотят?
— Некоторые хотят, — уклончиво сказал Накатников.
Он не мог бы сказать, кто именно.
— А не хотят теперь — потом привыкнут, — добавил он.
С первого декабря выписали на общежитие пять газет, но читали их редко и преимущественно вслух.
Коммуна или шалман?
Однажды Карелин сказал Накатникову:
— Завтра я еду в Москву за нотами. Музыкальному кружку надоело играть одно и то же.
— Где возьмешь?
— Да вот — не знаю. Думаю, может, у наших политиков? Они безусловно достанут. Поедем со мной? Румянцева прихватим. Ведь они звали!..
Накатников не настолько увлекался музыкой, чтобы из-за нот ехать в город, но комсомольцев повидать хотел. Он решил сопровождать Карелина. На следующий день они получили отпуск и под вечер разыскивали в Москве на Сретенке Галанова и Калинина. Друзья жили вместе. Дверь болшевцам открыл Калинин. Он встретил их, не выражая особого восторга, словно считал это посещение делом обычным.
— А, болшевские, — сказал он, — пожалуйте! — и пошел вглубь просторной комнаты.
Галанов слегка кивнул вошедшим. Калинин с запальчивостью кричал:
— Ты не имеешь права так передергивать! Это уже не игра!
— Ты чудак! — возражал Галанов. — Говори прямо — запутался… Сколько раз бит?
Румянцев выразительно посмотрел на Накатникова. Накатников пожал неопределенно плечами. «Не понимаю, чего тут они не поделили». Он осмотрел комнату. Сизые волны табачного дыма колебались от пола до потолка. На столе в беспорядке лежали развернутые книги, смятые газеты.
Калинин безнадежно махнул рукой и повернулся к гостям.
— Посудите сами! Играли мы с ним в «викторину». Задает он мне вопросик: «Могут ли немецкие
