– Дело таково, – заговорил Феофилакт торопливо, не смущаясь присутствием конюшего. – В Риме творится безобразие, исходящее от сенатриссы Марозии, ныне ставшей третьей женою короля Италии Гуго Арльского – между прочим, брата её второго мужа Гвидо! Разве это не случай отвратительнейшего кровосмешения? В граде, осиянном служением святого Петра, установилась похабная порнократия, кощунственное правление блудниц! Отец Марозии Теофилакт правил Римом, будучи и консулом, и комитом Тускулума, и дуксом,[38] и папским казначеем. Папа Сергий III превратил двор понтифика в подлинный воровской притон! Он отдал Теофилакту все светские полномочия, а пятнадцатилетняя Марозия стала его любовницей… – Святейший взволновался и быстро облизал губы. Тут же опомнившись, он неодобрительно покачал головой и продолжил обличать нравы латинян: – Следующим папой стал любовник Марозии – Анастасий III. Но он недолго осквернял Святой престол, следом за ним папскую тиару примерили креатуры уже мамочки Марозии – Теодоры. Она подсадила папу Ландона, а затем – Иоанна Х.
Марозия вышла замуж за Альбериха I, маркграфа Камерино, и побуждала его захватить власть над Римом – воистину сатанинскую жажду власти испытывала эта женщина! Из-за противодействия Иоанна Х Альберих был убит. Тогда Марозия вышла за Гвидо, маркграфа Тосканы. Семь лет назад Теодора скончалась, и что же Марозия? Она приказала бросить папу Иоанна в тюрьму, где его и задушили подушкой! Вся власть над Римом досталась одной Марозии, сенатриссе и патрикиссе, дьяволице в образе человеческом! Она сделала папой своего человечка, и стал он Львом VI. Но не прожил и года. Марозия тут же поселила в Латеранском дворце[39] Стефана VII, а позже велела убить его, ибо подрос ее собственный сын, рожденный от Сергия, он-то и стал нынешним папой – Иоанном XI…
Пересказ горестных событий так задел патриарха, что он даже забыл на минуту о рожавшей кобыле.
– Твоя задача, великолепная светлейшая, – сказал торжественно Феофилакт, – сложна и полна опасностей, но ты проверена в делах, не требующих огласки, и потому я остановил выбор свой на тебе. Согласна ли ты послужить Святой Церкви, дабы искоренить зло, чинимое латинянами, ведающими, что творят, но не боящимися Господа?
– Да, святейший, – ответила Елена, не задумываясь. – Но прилично ли мне будет явиться в Рим одной? К несчастью, верный спутник мой Игнатий Фока слишком стар и немощен, чтобы служить мне опорой и защитой…
Котян, стоявший за спиной патриарха, стал корчить Мелиссине страшные рожи, тыча себя в грудь.
– Я подумал об этом, – важно кивнул Феофилакт. – Ты отправишься в путь по виа Эгнатия, и всю дорогу тебя будут сопровождать верные нам болгары – Тарвел, Органа и Куверт. Я дам тебе прекрасных коней из своей конюшни – верховых, вьючных и запасных, а по прибытии в Диррахий пересядешь на борт венецианского нефа «Золотой лев», он будет ждать тебя в гавани, и достигнешь на нём порта Бариума.[40] Золота я выдам из своей казны в достатке…
– Тогда следует взять с собой и вашего конюшего, – делано озаботилась Мелиссина. – Ибо кто лучше него присмотрит за лошадьми?
– Пожалуй… – пробормотал патриарх. Видно, ему не хотелось отпускать печенега, но беспокойство за доверяемых зоста-патрикии коней всё же перевесило. – Да, ты верно рассудила, великолепная светлейшая. Пусть Котян тоже отправится с тобой.
Бек радостно оскалился за плечом патриарха.
– В таком случае, благослови, святейший. Феофилакт перекрестил Мелиссину и молвил:
– Ступай с Богом!
…Ранним утром, когда придворные базилевса лишь начинали покидать тёплые постели, Елена с Котяном и тремя развесёлыми болгарами уже проезжала через Меландизийские ворота.
Копыта замечательных каппадокийских коней дробно простучали по горбатому мостику и вынесли всадников на виа Эгнатиа, Большую государственную дорогу. Построенная римскими легионерами почти тысячу лет назад и названная в честь главного инженера Гнея Эгнатия, она до сих пор верно служила империи. Прямой и покатый путь, вширь раздаваясь на пятнадцать шагов, вёл путников и ездецов от моря до моря – по дамбам через болота, подымаясь на горные перевалы и спускаясь в долины, огибал с севера Охридское озеро, связуя Константинополь с Фессалониками, Пеллой, Эдессой, Гераклеей, и выводил к Адриатике.
В пути Елена Мелиссина не испытывала особых неудобств, все дорожные тяготы брали на себя мужчины. Котян выделялся волчьим башлыком на голове, а болгары – своими факиолами (обычно, помыв голову, Елена обматывала волосы полотенцем. Получалось похоже на факиол).
Зоста-патрикия ожидала неприятностей от местных жителей – как-никак, а почти вся виа Эгнатия проходила по землям, захваченным болгарским царём Симеоном. Правда, Роман Лакапин вытребовал мир, выдав свою дочь за царского сына Петра, а сие упрощало многое. Да и Органа с Тарвелом и Кувертом никому спуску не давали. Торговец в Траянополе попробовал нагрубить Елене – и Тарвел мигом проткнул грубияна мечом.
В долинах «её мужчины» сооружали для сиятельной шалаш, в горах запаливали жаркий костёр, чтобы та не замёрзла, а Мелиссина вовсе не обращала внимания на мелкие неудобства – она ощущала великую радость возвращения на тропу.
В Диррахии, древнем римском порту, её ожидал крутобокий неф с пышным названием «Золотой лев». Пожилой капитан благородной внешности, назвавшийся Антенорео Сельво, провёл зоста-патрикию по трапу на палубу, а следом поднялись три болгарина и один печенег.
– Разве мы бросим такую замечательную хозяйку? – осклабился худой, но жилистый Тарвел.
– Такую прекрасную хозяйку? – подхватил коренастый Органа.
– Такую милую хозяйку? – длинно вздохнул Куверт.
– Да ни за что! – по-печенежски рубанул Котян.
Елена посмеялась только и призналась, что рада будет подобной свите.
Через юиссы – особые дверцы на корме – завели коней Мелиссины, и в тот же час венецианский неф отчалил.
Море между Диррахием и крайним окончанием Апулии было узко, но оставалось морем. Вот отдалился восточный берег, пропал за небоскатом, и одни лишь волны заплясали кругом. Пузатый неф, медлительный и рыскливый, как все широкие, но короткие суда, следовал в порт Бариум, и только однажды его путь пересёк другой корабль, и тоже венецианский – галера, пластавшаяся по-над волнами.
– «Аквила» преордината Ипато, – гордо сказал сеньор Сельво, провожая глазами корабль, колоссальной водомеркой скользивший по морю.
Венецианский купец предложил великолепной светлейшей отдохнуть в маленькой, но уютной камаре,[41] коей нашлось место в кормовой надстройке, но женщина ответила отказом. Её поддержал бек Котян.
– Тут вольно дышат! – воскликнул он.
И Елена с ним согласилась.
Глава 7,
Тяжко пришлось Олегу. Неделю или больше он провалялся в бреду и беспамятстве. Потеряв много крови, закоченев в холодной воде, Сухов не отдал богу душу потому лишь, что воля к жизни оказалась сильнее малодушного желания «отмучиться» – сложить лапки, не бороться с болью, с жаром, с лихорадкой и соскользнуть в тёмный колодец забвения, оставить мир и перестать быть.
Временами магистр приходил в себя, но отрывочные и смутные видения не давали подсказки помрачённому рассудку. Какой-то корабль… Олег ощущал валкое шатание и запах морской влаги. Какой-то порт… Качка участилась – непослушное тело Сухова перекладывали на носилки, спускали на берег, несли куда-то… Стены… Небо… Лица… И снова мерк свет, и падала обморочная тьма.
Наверное, в день десятый, если не одиннадцатый, магистр и аколит проснулся в ясном сознании. Очухался…
В теле еще жила боль, Олега не покидала слабость, но он явно пошёл на поправку. Затянувшийся кризис минул, как долгий и нудный кошмар. Сухов выкарабкался.
