Его глаза глядели в потолок, вернее, взгляду предстал расшитый верх балдахина, укрепленного на фигурных ножках по углам просторного ложа. Вышивка на балдахине изображала крутобёдрых и пышногрудых нимф, водивших хоровод вокруг козлоногого сатира – рогатенький лесной дух играл на флейте и приплясывал, вскидывая лохматые ноги и что-то прикрывая.
С трудом повернув голову, Олег разглядел стену напротив, прорезанную большим тройным окном, разделённым парой тонких колонок. Позеленевшие бронзовые рамы, заделанные розоватыми пластинами гипса, были распахнуты настежь, открывая доступ воздуху и свету.
Небо и краешек солнца – это было всё, что Сухов мог видеть за окном. Оттуда доносились смутно слышимые голоса, отдаленный смех и журчание воды. Пронзительные крики чаек причудливо мешались с повизгиванием свиней.
Скрипнула дверь, донеслись тихие шаги. В поле зрения Олега показалась девушка – чёрненькая, маленькая, не сказать что красавица, но приятная. Две её длиннющие косы были переброшены на грудь – весьма выпуклые округлости красиво облекались тканью закрытого платья. Губы Сухова дрогнули в улыбке: если уж стал внимание на девиц обращать, то дело точно пошло на лад!
Девушка заметила его пробуждение и улыбнулась, заговорив на приятном, мелодичном наречии, отдалённо похожем на будущий итальянский.
– Не понимаю… – еле выговорил Олег. Подумав, повторил то же самое на латыни.
Девушка обрадовалась и залопотала на звонкой речи Овидия и Горация. Ее латинский был довольно понятен, но уж больно искажён и огрублён. Или, напротив, это Сухов говорил с акцентом?.. Из слов девушки Олег понял, что девушку зовут Эмилией, и она служанка в доме «самого Витале Ипато».
– Где я? – попытался сориентироваться магистр и аколит.
– В Ка'Ипато![42] – повторила Эмилия.
– А Ка'Ипато где? – терпеливо выпытывал Сухов.
– В Венеции! – удивилась девушка.
– А-а… А за окном что?
– Большой Канал, – сообщила Эмилия и тут же поинтересовалась: – А вас как зовут?
– Олег.
– Ол-лего? – Девушка словно примеряла новое слово на язык. – Хотите пить, Олего?
– Хочу.
Служанка быстренько сбегала к столу – Сухов его не видел, но по стуку догадался – плеснула чего-то, и поднесла раненому серебряный стаканчик с разведённым вином. «Олего» с удовольствием выпил. «Всё- таки, – подумал он, – что бы там ни говорили, а жить – хорошо!»
Тут опять скрипнула дверь, и прозвучали шаги куда более грузные, чем лёгкая, едва ли не вспархивающая, поступь Эмилии.
– Доброе утро, сеньор доктор! – прощебетала девушка и взвизгнула.
Невидимый Олегу доктор густо захохотал и приблизился к постели, унимая смех и пряча улыбку в бородке. Сухов разглядел толстого жизнелюбца-чревоугодника в пошитом из мягкой синей ткани блио – верхней одежде, напоминавшей глухую куртку-безрукавку длиною до колен.
Через разрезы спереди и сзади просматривалась нижняя камиза – рубаха яркой расцветки, с узкими рукавами-воронками. А вот прическа у доктора была куда как проста – «под горшок». Густые чёрные волосы, едва тронутые сединой, были обрезаны до мочек ушей, спереди – чёлка.
– Я – врач, – сказал он внушительно. – Зовут меня Лоренцо Корнаро.
– Олегарий, сын Романа, – представился Сухов, – императорский магистр.
Мохнатые брови доктора встали «домиками».
– Моё почтение, магистр, – прогудел он небрежно, приподнимая простыню. – Ну-ка…
Осматривая пациента, Корнаро благожелательно кивал.
– Хорошо… – бормотал он. – Хорошо… Просто отлично… Затянулись просто на диво… Очень хорошо…
– Почесать можно? – поинтересовался Олег.
– Чешется? – ответил вопросом доктор.
– Ага…
– Очень хорошо! Значит, заживает. Так, сейчас синьору магистру принесут крепкого рыбного отвару, и Эмилия его покормит. Эмилия!
Девушка прибежала, притащила тяжёлый табурет. Еще раз сбегала и вернулась с горячим горшком, до половины полным наваристой ухи. Присела на кровать и стала кормить «Олего» с ложечки.
Три дня спустя Сухов начал вставать. Раз за разом это у него получалось всё лучше и лучше – уже не кружилась голова, и мир не шатался вокруг, а ноги не дрожали, удерживая ослабевшее тело.
За окном и впрямь рябила вода Большого Канала, изгибистого и неширокого. На той стороне зеленели виноградники и сады, стелились пастбища с бродившими коровами. Увязнув в топком бережку по щиколотку, выстаивал с удочкой мальчишка-рыбак.
Каменные «дворцы» представляли собою обычные для ромейской столицы дома в два этажа, крытые черепицей. Их редкий строй перемежался бревенчатыми срубами под кровлями из почерневшей соломы.
Дома лепились плотно, стенка к стенке. С первых этажей несло запахами – аппетитными и не очень – там по обычаю располагались кухни с кладовками. А жили венецианцы на вторых этажах. Частенько дома открывались на Большой Канал балконами и крытыми галереями, оплетёнными вьюном. Оттуда, облокотившись на резные перила, выглядывали юные простоволосые синьориты, весело переговариваясь с молодыми людьми, проплывавшими мимо на гондолах – подходящей замене лошадям в городе на воде. Замужним дамам показываться на людях с распущенными волосами было неприлично, они прятали головы под круглыми платками с отверстиями для лица. Платки покрывали целиком голову и плечи, а концы их частенько были засунуты в вырез котты – верхней туники-безрукавки. Та благословенная пора, когда можно было завлекать парней, для замужних дам прошла, поэтому зрелые женщины частенько утоляли сердечную жажду, перебирая струны мандоры или георбы,[43] – их сладкие и томные звуки расплывались над водами и стогнами града.
Шлепая по полу босыми ногами и слегка прихрамывая, Олег приблизился к окну. Уцепившись рукою за колонку, выглянул наружу – его привлекли громкие голоса.
Внизу, у широких и крепких ворот, швартовалась барка-плоскодонка, груженная бочками и амфорами, мешками и горшками, – на дом к синьору Ипато подвезли свежие припасы.
– Синьор Олего… – заговорила вошедшая Эмилия и осеклась, приметив, что магистр-то голый.
Сухов, не особо стесняясь, прошлёпал обратно в постель. Девушка мило улыбнулась, становясь по- настоящему хорошенькой, – к щекам ее прилила кровь, выступая румянцем, а глаза разгорелись тёмными огоньками.
– Вам еще рано вставать, синьор… – пропела она.
– Ах, Эмилия, – вздохнул Олег и закончил назиданием: – Нельзя холить и лелеять недуг, а то вовсе разленишься и разболеешься. Душу надо держать в чёрном теле, гонять её и занимать делом. Поняла?
Для лучшего закрепления материала Сухов ущипнул Эмилию за тугую попку – девушка радостно ойкнула и выпорхнула за дверь.
По истечении второй недели Олег ощутил себя здоровым. Прежняя сила пока не вернулась к мышцам, Сухов здорово уставал и всё ещё прихрамывал, но тело окрепло, а дух и вовсе не утрачивал твёрдости.
За всё это время магистр ни разу не видел хозяина дома и своего спасителя, патрикия Витале Ипато. Покидая Константинополь, он приметил за кормою силуэт галеры. Вероятно, это и была «Аквила» синьора Ипато, служившего преординатом у самого Пьетро II Кандиано, «Божьей милостью дожа Венеции».
И вот на четырнадцатый день после покушения поганца Стемида в комнату к Олегу заглянул сам патрикий.
Это был живой, энергичный человек лет тридцати пяти, среднего роста, но хорошего сложения, не создававшего впечатления приземистости. Лицо его, узкое и породистое, дышало силой и уверенностью. Хрящеватый нос с горбинкой и тонкие губы придавали Ипато хищное выражение, но мягкий взгляд зеленых
