– Ох, как меня утомили эти лангобарды, – тихонько простонала Елена, наливая себе в чарку вина из кувшина.
– Ты ещё не напилась? – улыбнулся Олег.
– Да я не выпить хочу, а просто пить…
– Стой! – резко сказал Сухов. Недоумевая, Елена поставила чару на стол.
– А… что? – растерялась она.
– Откуда тут вино? – спросил Олег.
– Ну, Гелле принесли, наверное…
– С каких это пор короли угощают кормилиц? – продолжил магистр напряженным голосом. – Гелла, ты не пила это вино?
– Да нет…
– А ты не выходила отсюда? Видела, кто принёс кувшин?
– Я выходила, – испуганно призналась девушка. – Завернула Наталью, чтобы её не просквозило, и вышла на галерею – размять ноги и укачать ребёнка. Но я видела, кто заносил кувшин. Я ещё подумала, что это ваш знакомый заходил, но не застал никого. Человек-то знатный! Кто таков, не знаю, но плащ у него богатый, из синего бархату…
– …Под ним – зелёное блио с золотой цепью, – продолжил Сухов описывать сегодняшнее одеяние маркграфа, – сам коренастый, жирноватый, ноги и руки короткие, борода кудрявая, на носу большая бородавка, а на голове шляпа с двумя перьями, зелёным и красным?
– Да-да! – обрадовалась Гелла. – Так вы встретились?
– Встречались, – усмехнулся Олег.
– Думаешь, это Бозон являлся? – с тревогой спросила Елена.
– Приметный товарищ наш маркграф, спутать трудно. Чего вот только он лично решил нас вином обнести?
– Неужели… – Женщина осторожно перелила вино из чарки обратно в кувшин.
– Скорей всего, отравлено, – кивнул Олег, – но я это проверю.
– Как?
– Верну подарок.
Подхватив кувшин с вином, Сухов вышел на галерею. Ему пришлось обойти её почти всю, пока он не наткнулся на Малютку Свена, стоявшего у перил. «Малышок» задумчиво глядел на первые звёзды, разгоравшиеся над Павией, и звучно икал.
– Свен, – обратился к нему магистр, – ты не в курсе, где поселили Бозона Тосканского? Ну, этого, который Бертуччо выставил против Ивора!
– А, этот! – просветлел варяг. – Так вона его дверь, с угла которая, на ней сразу две подковы приколочены!
– Точно его?
– Да точно! Что ж я, врать тебе буду?
Олег кивнул и прошёл к двери. Отворив её, он заглянул внутрь. В просторной комнате горели аж три канделябра, бросая отсветы на толстую девку, лежавшую на кровати в позе «звёздочка», то бишь раскинув руки и ноги, и похрапывавшую.
Сухов осторожно поставил кувшин на прикроватный стол – кто-то его уже успел заляпать вином – и тихо удалился.
На галерее стало люднее – появился Ивор и Пончик. По лестнице наверх поднимался Тудор, тащивший на себе Инегельда, рычавшего походную песнь.
– Пр-рывет, сиятельный! – поприветствовал Олега протоспафарий. – Ты чего это по чужим палатам шастаешь, а?
– Порядок навожу.
Сухов вкратце посвятил друзей в детали происшествия, которое по чистой случайности не стало чрезвычайным.
– Может, там и нету яда, – неуверенно предположил Пончик.
– Ты веришь, что Бозон просто так, от широты душевной, решил меня угостить?
– Хм… М-да. Верится с трудом. Угу… Слушай, а если оно и вправду отравленное и его кто-то другой выпьет?
– А мне наплевать, – медленно проговорил Олег. – Давайте-ка ложиться, парни. Завтра подниму с рассветом. Хватит с нас этой Италии! Домой пора двигать.
Свен хохотнул и в обнимку с Ивором направился в Синий зал, где залегла полусотня Тудора. Половина варягов ещё не вернулись с гулянки, вот и пускай потом ищут свободное место!
Хлопнув по плечу задумчивого Пончика, Сухов вернулся к себе и задвинул засов на двери.
– Всем спатьки, – объявил он.
Напряжённое лицо Елены разгладилось, она улыбнулась. Тут и Гелла заулыбалась обрадованно – страх как не хотелось ей покидать эту семью, очень уж господа хорошие, добрые такие и щедрые.
Олег остался в одной рубахе и прилёг с краю. Ложе было огромно – четверо лягут. Четверо и легли.
…Дворцовые повара и слуги просыпались рано, они-то и обнаружили трупы Бозона Тосканского и Толстой Эльзы, павийской блудницы. Он и она лежали на кровати друг на друге, голые, с искажёнными лицами синюшного цвета.
Когда Гуго Арльскому донесли печальную весть, было уже позднее утро. Король, находясь в тяжком похмелье, туго соображал, о чём таком ему толкуют, а когда до него дошло, он с ходу принял самое верное и мудрое решение – созвал всех своих гостей на поминальную тризну…
Одних варягов не пригласили – в полном составе они покинули Павию. Полусотня Тудора прихватила с собою мешки со съестным, а «чёртова дюжина» затарилась вином.
В Генуе они не задержались – пересели на лодьи и отчалили. Военный поход окончился. Начиналась охота на человека.
Глава 22,
Забавно было наблюдать за сдержанно сопевшими варягами, разглядывавшими Наталью Сухову. На их лицах читалось удивление и чисто мужская растерянность при встрече с младенцем. Малютка Свен хотел даже подержать кроху – одной ладони варяга хватило бы для этого, – но Гелла вцепилась в ребёнка, как в своего, и не позволила. Свен не обиделся, умилился даже такой преданности.
А вот Пончик был загипнотизирован отнюдь не девочкой – сердце протоспафария покорила кормилица. Он глядел на Геллу, как кролик на удава, только не с ужасом, а с восторгом, больше всего желая быть проглоченным дивным ротиком девушки.
Теперь мать приёмная и мать кормящая прочно обосновались на корме «Пардуса», тетешкая Наталью, кормя её, направляя младенческий взгляд на море: «А во-он дельфинчик поплыл! Смотри, какой дельфи- инчик… О, как прыгает дельфинчик, как кувырка-ается!»
Олег частенько занимал место на скамье гребца и брался со всеми за весло – нетерпение гнало его в Константинополь. Чудилось ему, что, когда он работает веслом, пункт назначения приближается скорее.
Лодьи без происшествий добрались до узости Мессинского пролива, на ночь останавливаясь в бухтах укромных островков.
Обогнув Калабрию и выйдя в Ионическое море, варяги направились в Бариум, где стоял ромейский флот Иоанна Радина.
Это было задумкой Олега – он не хотел возвращаться со всеми вместе, надо было ему попасть в Константинополь раньше всех, чтобы без помех вытрясти из патриарха всё, что тому запомнилось, и выйти на след «Принцепса».
Сухов сомневался, что ему это удастся, но ни с кем не делился своими сомнениями, даже с Пончиком. Нельзя показывать свою неуверенность подчинённым – личный состав должен верить в командира, в мудрость его и прозорливость, полагаться на него во всём. Отсюда и рождается то, почти религиозное, ощущение непобедимости, каковое вселит в своих нукеров Чингисхан двести лет спустя.
