как не было его и для иных людей после смерти».
Эти строки ясно объясняют, почему приспешники зла у Толкиена однозначно плохи.
В катехизисе, кроме того, подчеркивается следующее:
«Самым пагубным из злодеяний [падшего ангела] было коварное искушение, заставившее человека нарушить Божью волю» (§394).
Действительно, хотя в «Сильмариллионе» человек и не совершает чего–то непоправимого, по натуре своей он, однако, больше склонен к архангелу зла, нежели к эльфам. Но, «хотя сатана действует в мире через ненависть к Богу и Царству Его, воплощенному в Иисусе Христе, и несмотря на то, что злодеяния его причиняют серьезный вред духовной природе человека, а косвенно и физической, для каждого человека и человеческого сообщества подобные действия допускаются божественным Провидением, влияющим решительно и вместе с тем осторожно на историю человечества и всего мира. Тот факт, что Провидение допускает дьявольские происки, есть великая тайна, однако же, насколько известно, Бог покровительствует тем, кто, возлюбив его, творит добро».
То же самое, как мы дальше увидим, можно прочесть и у Толкиена.
Безгрешный человек призван непосредственно участвовать в божественном промысле, и даже больше, чем эльфы у Толкиена:
«Рожденный в святости, человек изначально подлежал всеполному обожествлению и прославлению Богом. Но он хотел стать вровень с Богом, и без Бога, и даже перед Богом, а не за Богом».
В этом и заключается грех Мелкора: исполнившись гордыни и тщеславия, он с самого рождения мира пытается открыто соперничать с Эру. Да и сам человек, с точки зрения Толкиена и церкви, постоянно подвержен искушению грехом:
«Священное Писание и церковная традиция неустанно напоминают, что в истории человечества грех присутствует повсеместно, ибо он всеобъемлющ… Передача первородного греха из поколения в поколение тоже есть тайна, которую нам не дано постичь до конца».
Приведенные выше строки позволяют понять логику распространения сумерек на протяжении всего сюжета «Сильмариллиона»:
«Из–за трагедии, постигшей мир вследствие того, что он покорился власти зла, жизнь человека превратилась в битву… Жестокая битва против темных сил проходит через всю историю рода человеческого»,
равно как и через все истории, рассказанные в «Сильмариллионе» и «Властелине Колец».
Выражение
В свое время Шатобриан написал строки, которые вполне соответствуют романтическо– ностальгическому стилю и обстановке «Сильмариллиона»:
«Ко мне будто снизошел Дух воспоминаний и в раздумье опустился подле меня».
А вот еще:
«И захотелось мне узнать, могут ли ныне живущие народы наделить меня добродетелями или хотя бы пороками своих усопших предков… Что сталось со всеми героями, понаделавшими столько шуму? Время шагнуло вперед — и лик земной преобразился».
Точно так же автор «Рене» и «Аталы»(98) славит «художников и людей, исполненных небесной благодати и поющих под звуки лиры хвалу богам и народам, почитавшим законы, веру и гробницы предков».
В древнегреческих мифах эта благословенная эпоха сродни золотому веку, а в индуистской мифологии — сатья–юге. В иудео–христианской традиции эпоха эта соответствует началу мира, когда человек пребывал в раю, в «детском саду» — словом, когда он еще не совершил непоправимой ошибки.
Творчество Толкиена от начала до конца глубоко пронизано этими первозданными идеалами. Толкиен испытывает неутолимую ностальгию по древним временам и пытается при первой же возможности снова и снова окунуть нас в благодатную купель времен первозданных. Он это делает не раз в «Сильмариллионе» или в чудесной сцене появления в Лориэне, во «Властелине Колец», когда хоббитам и их спутникам открываются истинные loca amoena, сокрытые в священной обители очарования Кветлориэне, где правит эльфийская чаровница Галадриэль.
Точно так же и Жерар де Нерваль не без пафоса воспевает рождение мира в «Аврелии»:
«Дивный сад возник из–за облаков позади нее, и мягкий, всепроникающий свет озарил этот рай… и все живое в саду том было подвластно единому великому порыву возродить в мире первозданную гармонию».
Вот почему «счастливый народ сотворил себе это прибежище, полюбившееся птицам и цветам, полное чистого воздуха и света. Так–то вот! Ни порока, ни пагубы, ни рабских оков — чистота, восторжествовавшая над невежеством».
Эти строки как нельзя лучше соответствуют описанию эльфов в Истории Сильмарилл.
Впрочем, In illo tempore означает не только времена былые, благословенные. Это еще и собственно начало мира, в частности в «Сильмариллионе», о котором мы поведем дальнейший рассказ. Не всякому писателю удалось бы так мастерски создать, вернее, воссоздать первозданный мир. Толкиен же справился с этой многотрудной задачей блестяще: он воссоздал целый древний мир, а вместе с ним и целую эпоху.
Не менее поразительное впечатление, уже в самом начале «Сильмариллиона», складывается и оттого, что Толкиен будто творит свое Бытие. Когда–то Бальзак пытался возродить в своей «Человеческой комедии» идеальное гражданское общество, а Толкиен, как видно, решил в пример Богу, или, по крайней мере, ветхозаветному Богу сотворить мир за шесть дней. Быть может, в этом его величайшая ошибка, как традиционного католика, или, уж во всяком случае, тайна. Толкиен, как истовый Laudator temporis Acti(99), словно попытался повернуть время вспять. Прежде мы не раз говорили о языке и стиле Толкиена, помогающих понять его мир, теперь же нам самое время постараться понять намерения, побудившие его обратиться к истокам Предначального Мира — мира духовного, возвышенного и куда более благородного и независимого по сравнению с нашим. То время напоминает счастливое детство мира, как писал Нерваль в «Аврелии»:
«О, призрачные воспоминания о детстве и отрочестве, сохранится ли сладость ваша навеки?.. Юность, как и утро, исполнена чистоты, красоты и гармонии».
Сотворение мира начинается у Толкиена в общем–то традиционно:
«Вначале был Эру, Единый, коего в Арде нарекли Илуватаром».
Этот изначальный бог сродни Демиургу(100), сотворившему других богов под стать мифологическим божествам. И все они связаны с Эру так же, как скандинавские боги с Одином или греческие с Зевсом. И породил их всех Эру:
«Вначале создал он Айнур, благословенных, породив их разумом своим, и те были при нем до того, как сотворил он еще что–либо».
Бог создает сущности так же, как писатель своих героев.
Однако Сотворение мира Богом интересует нас в данном случае в связи с тем важным значением, которое Толкиен придает музыке. В первых же строках «Сильмариллиона» мы словно слышим мелодию «Золота Рейна» Вагнера — его знаменитый пролог из ста шестидесяти трех тактов:
«И говорил он с ними и дал музыкальные темы, и воспели они с ним и были счастливы».
Здесь Толкиен напоминает Пифагора, воспевающего «музыку сфер». Музыка у Толкиена звучит в начале Сотворения мира так же, как Слово в Евангелие от святого Иоанна:
«В начале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог… Жизнь была в Нем, и эта жизнь была светом для людей…»
У Толкиена же вместо Слова Божьего звучит божественная музыка. Напомним:
«И говорил он с ними и дал музыкальные темы, и воспели они с ним и были счастливы».
Айнур играют каждый свою музыку, «ибо каждый из них внимал той части Илуватарова разума, что породила его, но ощущение единства еще долго не приходило к ним».
