– Это вы верно сказали, что я только о Лиле думаю... А вы думаете, напишет она мне?

– Напишет, – уверенно проговорила Анна Григорьевна.

– А ведь не напишет, – медленно сказал Александр, только сейчас поняв, что Лиля действительно не напишет. – Может быть, и хорошо, что не напишет, – совсем уж странные слова сказал он. – Мне даже кажется, что она знает, о чем я все эти дни думаю, и знает, что всего-то я еще не додумал, не понял, – потому и не напишет. Мне кажется, она все обо мне знает...

Анна Григорьевна с тревогой посмотрела на него, – видно, такое уж лицо было у него, – и Александр улыбнулся ей, закурил:

– Да вы не волнуйтесь за меня, Анна Григорьевна... Давно я так откровенно не говорил ни с кем. Да, пожалуй, и с самим собой таким откровенным не был. Ведь очень легко уйти от откровенности, и не перед другими, об этом я уж не говорю, с другими-то я почти никогда откровенным не был, вот только с Лилей... А то до сих пор всегда так бывало, что как только начнешь думать о чем-то важном, и если есть в этом важном что-нибудь тяжелое или просто неприятное – тут же другие мысли, легонькие, на выручку приходят... А чаще всего сядешь за работу – она-то от всего спасает и всегда под рукой... А что не додумал – так бог с ним, само как-нибудь решится. И решается, конечно, – потому что все на свете как-нибудь да решается. Знаете, в математике есть такие задачи, которые вообще не решаются, но если это удается доказать – это тоже считается решением, и иногда такое-то решение и бывает самым важным. У меня самого такая задача была. Года три ее пытались решить, и так и этак пробовали – ничего не получалось, а я взял да и доказал, что ничего получиться и не должно было. Не потому, конечно, что я такой уж умный, а просто первый догадался, что решения может и не быть.

Александр невесело усмехнулся.

– И представьте, вскоре после той удачи мне пришлось уйти оттуда – очень уж трудно стало работать. И вовсе не из-за какой-то зависти такое отношение ко мне было, я ведь знаю... Да, но я отвлекся. Я ведь о том говорил, как легко быть неоткровенным с собой. Или это только у меня так?

Он помолчал, склонив голову к левому плечу, словно прислушивался в себе к чему-то. Молчала и Анна Григорьевна.

– Вы не устали? – спросил Александр.

– Нет... Вы поешьте, Саша.

– Спасибо, я не хочу... Тогда еще немного посидим, хорошо?

– Конечно. Я только вязанье возьму, – Анна Григорьевна виновато посмотрела на него. – Не привыкла сидеть без дела, руки начинают мешать.

– Конечно, конечно...

Анна Григорьевна взяла вязанье, надела очки с переломленными, слабо связанными нитками дужками и неторопливо задвигала спицами, ярко мелькавшими в ее маленьких сухих руках. Александр, глядя на спицы, сказал:

– Я вам очки из Москвы пришлю. Скажите, какой у вас номер.

Анна Григорьевна улыбнулась.

– Не нужно, у меня есть новые. Привыкла к этим, они у меня уже лет десять... Вы пейте, Саша, если хотите.

Александр допил вино, помолчал и снова заговорил:

– Когда я вспоминаю о том, что было у меня с Лилей, то, честное слово, просто не понимаю многих своих поступков. Почему, скажем, я так долго не ехал к ней после первого зимнего свидания? Ну, надо было отправляться на целину, ну, болел, – но, господи, какая это мелочь! Знать бы сейчас, что она ждет меня, как тогда ждала, что я нужен ей, должен что-то сделать для нее, – да я бы любую работу бросил, все на свете, пешком бы пошел – лишь бы быть с ней... А почему тогда не поехал? Почему не остался с ней хотя бы на год, не помог ей подготовиться в университет? То есть тогда все объяснялось просто и логично – я знал, что она не допустит, чтобы я бросил университет, ставил себя на ее место и знал, что поступил бы точно так же... Но ведь я в конце концов мужчина, мне и решать, я в первую очередь должен был позаботиться о нашем будущем. А я пошел на поводу у этой элементарной логики, повздыхал – что ж поделаешь, придется подождать, я же не виноват... Но ведь такая логика разве что в математике хороша, а в любви другая должна быть! А я понадеялся на «великую» силу нашей любви... А на деле получилось, что сила-то требовалась только от нее, а не от меня... Почему я не мог додуматься до такой простой вещи – что я нужен ей? – с силой сказал Александр. – Нужен так, как никто другой ей не мог быть нужен, что только я мог дать ей то самое главное, что один человек может дать другому? И что по сравнению с этим какая-то целина, какие-то лекции, какой-то год? А вот не догадался... А ведь любил же я ее, очень любил... И не сомневался в том, что другой любви у меня не будет, да и не надо... Или все дело в моей слабохарактерности, что ли, в моем эгоизме? Странная ведь вещь получается... Никто никогда не считал меня слабым человеком. Наоборот – сколько раз подчеркивали мое упорство, силу воли, предсказывали мне большое будущее... И ведь в моей работе все это было – и воля, и упорство, этого-то не отнимешь, удавалось мне решать проблемы сложнейшие, которые другим оказывались не по плечу... Да и с детства я был очень удачлив. Учился легко, способности у меня были явно выше средних. И дальше все было гладко – в университете, в аспирантуре, на работе. В двадцать пять уже кандидатом стал, лет через пять, наверно, в доктора выйду, – кажется, чего еще желать? А вот встретился с Лилей, говорил с ней – и иногда таким... мальчишкой чувствовал себя, таким заурядным, непонимающим, никчемным человечком... И сейчас порой такая пустота в душе, что хочется поехать к Лиле и сказать: что хочешь делай, а от себя не гони – пропаду... Как будто выдернули из меня какой-то стержень, на котором вся моя жизнь, все человеческое во мне держалось, и теперь кто угодно и что угодно может согнуть и смять меня. И так неожиданно все это...

Он невесело посмотрел на Анну Григорьевну, закурил и медленно продолжал:

– А впрочем, не так уж и неожиданно... Сейчас-то вижу, что и раньше выпадали времена... не слишком благополучные. Не внешне, – тут у меня действительно все на редкость удачно шло, – а, как бы это сказать... иногда чувствовал я, что все-таки что-то не так, не то... как-то по-другому надо бы жить. Но почему «не то» и как же это по-другому жить надо – даже отдаленно не догадывался. Сейчас-то вижу – любви во мне не было, и не только любви к жене, к женщине, а вообще... человеческой любви. Вот вспомнил сейчас – три года назад жена болела, две недели в больнице лежала. Ничего серьезного не было – да ведь все-таки болезнь, и не кто-нибудь болеет, а жена... А знаете, что тогда часто раздражало меня? Что мне с сыном приходилось много возиться, и работать как прежде я не мог. Черт знает что, омерзительно даже вспоминать об этом... Подумайте только – не о живых, самых близких мне людях главная забота была, а об этих формулах, уравнениях, каких-то закорючках... И ведь логика-то какая! Болезнь, мол, самая

Вы читаете Бедняк
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату