пор, – и он думал о том, что теперь вряд ли когда вернется к нему прежнее спокойствие, и не хотел этого... Из таких открытий самым впечатляющим было стихотворение Марины Цветаевой, – имя, знакомое ему только понаслышке, – случайно обнаруженное им в литературном альманахе.
Забыв обо всем, вчитывался Александр в резкие, чеканные строки, каждое слово которых было для него словно тяжкий удар колокола. Не о нем и не о Лиле были эти стихи, но могучее дыхание давно исчезнувшей страсти захватило его до сердцебиения и ломоты в висках.
Александр поднял голову, повторил вслух: «С пошлиной бессмертной пошлости как справляетесь, бедняк?» И стал читать дальше, еще не понимая, как могли быть написаны эти строчки, – так велико и необычно было их действие на него, – и вздрогнул от тяжело ударившего в душу повтора:
Александр нетерпеливо перелистывал страницы альманаха, пытаясь найти еще стихи Цветаевой или что-нибудь узнать о ней, но только одно это стихотворение и было в книге. А когда он попробовал читать другие стихи, их плавные рифмованные строчки показались ему до удивления бесцветными и беспомощными.
Захлопнув книгу, он пошел к Анне Григорьевне и попросил:
– Расскажите о Цветаевой.
– О Цветаевой? – переспросила Анна Григорьевна. – Да ведь я о ней мало знаю. Стихи ее почти никому не известны, кажется, несколько лет назад издали ее сборник, но я его не читала.
– Кто она такая? Я слышал только, что она была в эмиграции, – и все.
– Перед войной она вернулась из заграницы, в сорок первом покончила с собой в Елабуге – вот и все, что я могу добавить.
– Покончила с собой... – повторил Александр. – Да, я что-то слышал об этом. А вы фотографию ее не видели? Какая она была?
– Не видела.
Он молча расхаживал по комнате. Анна Григорьевна, не поднимая головы от шитья, сказала:
– Ехали бы вы к ней, голубчик... Не томите себя.
– К ней? – Александр остановился, покачал головой. – Нет, к ней нельзя сейчас ехать.
– Нехорошо, что вы не спите по ночам.
– Это ничего, ночью лучше думается... А мне о многом еще надо подумать. Все-таки удивительное дело: оказывается, можно годами жить, ни о чем, в сущности, не задумываясь, – но ведь это так неестественно...
Анна Григорьевна с беспокойством взглянула на него.
– Зря вы себя так мучаете.
– Да нет, это не так. Я не мучаюсь, я... как бы это сказать... А впрочем, не нужно сейчас об этом.
Он прошелся по комнате, остановился – и вдруг спросил:
– Анна Григорьевна, вы пьете?
Она удивленно взглянула на него, и Александр заторопился, объясняя:
– Ну, в каком смысле пьете... То есть по праздникам, при встрече... Я хочу сказать – можно вам немного выпить, так, за компанию?
– Можно.
– Тогда позвольте, я схожу в магазин, возьму бутылку вина, и мы посидим, поговорим, а? Понимаете, у меня такое состояние... Очень хочется поговорить с вами, рассказать о Лиле, о себе, а я весь какой-то скованный... Можно, Анна Григорьевна?
– Ну конечно.
– Вот спасибо! – обрадовался Александр. – А какое вино вы любите?
– Да мне все равно.
– Тогда я быстро.
Уловив ее обеспокоенный взгляд, Александр сказал:
– Только не подумайте, что я собираюсь напиться и по пьянке вывернуть вам свою душу. Я ведь почти совсем не пью, а сегодня... случай уж такой.
– Я понимаю, Саша, – мягко остановила его Анна Григорьевна. – Идите, а я пока на стол соберу.
И он неловко усмехнулся:
– И в самом деле, что это я объясняю...
Через полчаса они сидели друг против друга, Александр наливал в бокалы темно-красное вино, Анна
