выходил на рейхсмаршала. Харро делал все, чтобы установить с ним тесный служебный контакт.
В огромном командном бункере Вердера Шмид хранил карты с нанесенными на них целями для бомбардировочной авиации.
Обер-лейтенант Шульце-Бойзен пользовался у полковника доверием. Шмид знал, что на свадьбе Харро свидетелем со стороны невесты был Геринг. Дед Либертас по материнской линии был граф Филипп Ойленбург унд Хартенфельд. Мать Шульце-Бойзена Мария-Луиза доводилась племянницей знаменитому в Германии гросс-адмиралу Тирпицу. Портрет адмирала при всех регалиях висел в гостиной Шульце- Бойзенов.
Геринг — представитель новой, гитлеровской «аристократии» — стремился к знакомствам со старой, родовитой аристократией Германии. Ему импонировал их образ жизни, и он во всем стремился им подражать: пышные приемы в поместье Каринхалл, богатство нарядов, охота… Недостаток родовитости маршал стремился компенсировать множеством наград, которые украшали его мундир.
Но особенно близко Харро сошелся с руководителем 3-го отделения полковником Эрвином Герстом. Герст служил в отделе уставов и учебных пособий. В 3-м отделении хранились секретные и сверхсекретные документы.
Герст был противником гитлеровского режима. В 1932 году он работал в газете «Теглихе рундшау». Эта газета ориентировалась на христианско-социальные круги. В это же время студент Берлинского университета Шульце-Бойзен вместе со своими товарищами Генри Эрландером и швейцарцем Андриеном Турелем издавали тоненький студенческий журнал «Гегнер».
Их разделяли девятнадцать лет возраста, но после знакомства Герст сразу проникся симпатией к умному, энергичному юноше.
С приходом Гитлера к власти оба издания, «Теглихе рундшау» и «Гегнер», были запрещены. Издателей «Гегнера» арестовали.
За принадлежность к оппозиционным партиям в третьем рейхе полагалось телесное наказание. Инструкция по этому поводу гласила:
«Принадлежность к социал-демократической партии наказывается тридцатью ударами резиновой дубинки по обнаженному телу. За принадлежность к коммунистической партии полагается сорок ударов. Если наказуемый выполнял политические или профсоюзные функции, то мера наказания увеличивается».
Шульце-Бойзен и его товарищи не принадлежали ни к одной партии, однако фашистских палачей это мало интересовало. К ним в руки попали студенты, «умники», издающие журнал «Гегнер» — «Противник». Чей противник? Нашего фюрера?!
Их арест произошел всего через несколько дней после пожара в рейхстаге. Эсэсовцы горели жаждой «благородной мести». Инструкции никто не придерживался. Они насмерть забили Эрландера.
Настала очередь Харро. Обнаженный по пояс, он пошел сквозь строй. На его молодом мускулистом теле после каждого удара резиновой дубинки вспухали багрово-синие полосы.
— Ну что, будешь издавать теперь свой вонючий журнальчик, г о с п о д и н Гегнер? — с издевкой спросил рослый белокурый шарфюрер.
Харро глянул на него с ненавистью и молча пошел на второй круг…
— Оставьте его! Он сумасшедший! — сказал кто-то из молодых эсэсовцев. Мертвый Эрландер лежал у их ног. Чувство звериной мести несколько притупилось. Эсэсовцы прекратили истязания.
Мать, Мария-Луиза, пустила в ход все связи, чтобы освободить сына, и добилась своего.
Когда она увидела тело Харро, то не выдержала, заплакала.
— Чего ты плачешь, мама?
— Что они с тобой сделали, мой мальчик?
— Это ничего, — ответил Харро. — Моя ненависть к ним теперь будет только крепче. Я положу свою ненависть на лед, чтобы она лучше сохранилась.
Прошли годы, и судьба снова свела вместе двух бывших издателей — Шульце-Бойзена и Герста.
Не сразу католик Эрвин Герст вступил на путь сознательной борьбы с нацизмом. Долгие споры с Шульце-Бойзеном о путях этой борьбы, об и д е а л е наконец привели его к сознанию, что всякая враждебная деятельность против гитлеровского режима у г о д н а богу, что античеловеческий режим нацистов должен быть уничтожен.
Не прост был путь к истине и для самого Шульце-Бойзена. Он начал с бунтарства.
«Тысячи людей говорят на разных языках. Они излагают свои идеи и готовы защищать их даже на баррикадах. Мы не служим ни одной партии, мы не имеем никакой программы, у нас нет никакой закаменевшей мудрости. Старые державы, церковь и феодализм, буржуазное государство, как и пролетариат или движение молодежи, не могли на нас повлиять», —
так писал в одной из своих ранних статей Шульце-Бойзен.
Юноше шел двадцать первый год, когда умер Альфред фон Тирпиц. В Германии объявили национальный траур.
После смерти именитого дяди мать Харро и отец, флотский офицер, переехали в район Вединга, который славился революционными пролетарскими традициями. Его называли «Красным Ведингом».
Жизнь в доме, где бережно хранились традиции знаменитого кайзеровского адмирала, и жизнь рабочих кварталов были как две реки, навечно разъединенные сушей. Но так только казалось.
У Харро появились новые знакомые и друзья среди левой интеллигенции: молодой скульптор из Академии художеств Курт Шумахер, литератор и журналист Вильгельм Гуддорф, редактировавший иностранный отдел коммунистической газеты «Роте Фане», репортер «Роте Фане» Вальтер Хуземан.
В кругу этих людей он познакомился с Либертас Хаас-Хейе. Все они довольно часто собирались и спорили до хрипоты, обсуждая работы Маркса.
— Если бы я встретил вас на улице и кто-нибудь мне сказал, что вы интересуетесь политикой, я бы ни за что не поверил, — сказал Харро Либертас вскоре после того, как они познакомились.
— Почему? — Пытливый взгляд серо-зеленых глаз девушки был чуть притушен длинными ресницами.
— Вы слишком красивы, — не удержался Харро.
— Это большой порок?
— Напротив, — смутился Шульце-Бойзен. — Я очень рад, очень… — справившись с волнением, проговорил Харро.
— Чему? — спросила Либертас.
— Тому, что мы можем идти вместе, рука об руку…
Либертас получила хорошее образование в Германии и Швейцарии. Некоторое время она жила в Англии, в совершенстве владела английским.
В 1933 году, когда ей исполнилось двадцать лет, она стала ассистенткой по прессе в берлинском филиале американской кинокомпании «Метро-Голдвин-Мейер». Выступала по вопросам искусства в крупных немецких изданиях, писала для эссенской газеты «Националь Цайтунг».
— Послушайте, Либертас, а мы ведь с вами одно яблоко. — Харро и девушка как-то шли вечером после встречи у Шумахеров вдоль Ландверканала. Вода пахла снегом. Над шпилем берлинской ратуши висел острый серп луны.
— Яблоко из райского сада? — Либертас повернула лицо к Харро и мило улыбнулась.
— Есть индийская легенда. Она гласит, что человек — это половинка яблока. Если одна половинка найдет свою вторую половинку — это счастье.
— Вы находите, что это случилось?
Теперь уже и Харро стоял лицом к ней.
— Да, Либертас. Это случилось. — Он чуть нагнулся, чтобы согреть своими губами ее прохладные мягкие губы.
Они поженились в тридцать шестом году, и, казалось, не было людей счастливее их в браке, если бы…
