нанимаются, только перевозят они совсем другое. Товары всякие на ярмарки местные, за отдельные деньги…
Царь широко и лениво зевнул, поднялся со скамьи и громко объявил:
— Устал я что-то, спать пойду! — обернулся к Апраксину: — Вот, Никита, с этого и начинай! Прямо завтра арестуй Шеншина да Поскочина и повесь — на лобном месте! А хочешь, головы им отруби, как просит сей дьяк шустрый…
Когда через трое суток возок выехал в направлении Пскова, Петр насмешливо спросил у заметно опечаленного Егора:
— Что, охранитель, думал себе дружка завести — вместо Яшки Брюса? Не получилось?
— Думал, не получилось, — не стал спорить с царем Егор.
— Ерунда это, не грусти! — подбодрил его Петр. — У настоящего, серьезного государственного мужа и не должно быть друзей. Только одна подруга и есть — его собственная страна! Россия — в нашем с тобой, Алексашка, случае…
В Пскове было чуть повеселее, чем в Новгороде: и стена крепостная усердно перестраивалась, и новые бревенчатые казармы возводились вовсю.
«Это как раз и понятно! — шепнул Егору его внутренний голос. — И до серьезных шведских гарнизонов здесь уже ближе гораздо, да и эскадра командора Лешерта дремать не позволяет…»
Царь, впрочем, и в Пскове нашел провинившихся и ленящихся. Казнить, правда, он никого не стал, но отдельным индивидуумам пришлось очень близко познакомиться с батогами, предварительно замоченными в насыщенном рассоле…
— Корабли стройте, бездельники! — строго приказал царь воеводе и боярам. — Что за дела такие? Какой-то Лешерт плавает по озеру, страха не ведая, рыбу русским людям не дает ловить… Самим-то не стыдно?
На второй день после возвращения из этой дальней поездки в Москву Петр, который ничего и никогда не забывал, вызвал коротким письмом Егора к себе в Преображенское и произнес, неприятно усмехаясь:
— Ты же, Алексашка, хотел повстречаться с Яковом Брюсом, о чем-то попросить его? Вот и встречайся…
— Что, прямо сейчас?
— Сейчас, конечно. Чего откладывать в долгий ящик? Эй, маркиз! Проводи своего начальника и близкого родственника!
Алешка Бровкин довел Егора до массивной двери, щедро обитой железными листами, поочередно отомкнул четыре замка, кивнул головой:
— Давай, командир, нажимай на дверную ручку и заходи…
Комната, в которую вошел Егор, была просторной и богато обставленной: иноземная изящная мебель, толстые персидские ковры — под ногами и на стенах, высоченные книжные шкафы, стеллажи и открытые книжные полки вдоль стен. Только вот чуть темновато было в помещении — из-за частых чугунных решеток на узких окнах.
Возле одного из стеллажей стояла переносная лестница на четырех ногах, на верхней площадке которой сидел странный человек, увлеченно читающий — в ярком свете трех обычных свечей, размещенных в гнездах медного подсвечника, — толстый фолиант в переплете бордовой кожи. У мужчины были длинные седые волосы и аккуратно подстриженные — тоже седые — усы и бородка. Человек неуверенно обернулся на звук шагов, внимательно посмотрел — совершенно разными глазами, приветливо поздоровался:
— Здравствуй, Саша! Как твои дела?
— Яков?
— Кто же еще! Хочешь спросить — почему у меня разные глаза: один маленький карий, а другой — голубой и большой? Так спрашивай! — Брюс аккуратно закрыл свой фолиант, бережно положил его на верхнюю площадку лестницы, медленно спустился вниз, приставляя одну ногу к другой, очень сильно хромая, подошел к Егору, протянул узкую, чуть подрагивающую ладонь…
— Здравствуй, Яша, здравствуй! — Егор осторожно пожал руку бывшему другу-приятелю, спросил — как его и попросили: — Так почему глаза разные?
— Один настоящий, а другой — стеклянный! — охотно пояснил Брюс. — Не было у доктора Жабо стекляшки нужного цвета… Ничего, через месяц обещали привезти из славного Амстердама — нужное изделие. Ладно, ерунда! Я на Петра Алексеевича не в обиде, бывает! Да и по делу, собственно… Зато сейчас все просто отлично и замечательно: занимаюсь только получением новых знаний, не отвлекаясь на всякую ерунду… Ты же, Саша, пришел за рецептом зажигательного состава для ваших гранат? — Не дожидаясь ответа, Яков достал из-за обшлага камзола лист бумаги, плотно исписанный косым убористым почерком, протянул Егору: — Возьми, Саша! Возьми и иди…
— Спасибо! — поблагодарил Егор, забирая бумагу. — Яша, может быть…
— Иди, Саша, иди! Уже скоро вечер, я буду через специальную большую трубу наблюдать за вечными звездами и за чудными кометами… А ты иди, готовься к своей кровавой войне, занимайся другими делами мирскими. Разошлись наши дороги… навсегда…
Глава седьмая
Было дело — под Дерптом
Незадолго до Рождества в Москву прибыл герцог Священной Римской империи Карл Евгений фон Круи[21] — с письмом от польского короля Августа. Само то письмо и выеденного яйца не стоило: обычные льстивые и пошлые уверения в вечной дружбе и в братской любви, пожелания воинских успехов в предстоящих жарких баталиях с подлыми шведами (об обстоятельствах смерти Франца Лефорта, понятное дело, ни единого слова), а вот сам цезарский герцог царю очень даже приглянулся.
— Боевой такой дядечка, отважный! — без устали восхищался Петр. — Участвовал в пятнадцати, или даже в шестнадцати, знатных схватках и сражениях, громил и топил, предварительно загнав в глубокие реки, целые неприятельские дивизии, города брал знатные — на свою шпагу! Хочу вот на службу его пригласить. А что, боевой и опытный генерал! Нам такие зело нужны… Как ты мыслишь, Алексашка?
Егор, прекрасно понимая, что, чем больше царю возражаешь, тем он только упрямее становится, ответил весьма обтекаемо и неопределенно:
— Почему бы и нет, мин херц? Вояка-то, судя по всему, весьма дельный. Воля твоя! Только вот языком он треплет чрезмерно, и все — только о разных победах. Странно это… Неужели так и не проиграл этот речистый герцог ни единого сражения? Не, я-то когда сильно подопью, то и не такое еще поведать могу… Думаю, что обязательно надо фон Круи нашего предварительно проверить в невеликом деле. А то знаю я тебя, мин херц! Запросто можешь этому павлину разряженному доверить и всю российскую армию…
Герцог действительно был очень импозантным и даже весьма брутальным с виду мужчиной, да еще и большим модником при этом. Длинный нос, чуть скривившийся от сильного удара — тяжелым прикладом турецкого ружья (как сам фон Круи рассказывал про то), светлые длинные усы, водянистые прозрачные глаза, пышный парик — в мельчайших кудряшках, на лиловом кафтане красовались разноцветные орденские ленты, на шее — золотая цепь с алмазными звездами… Не кавалер — а картинка идеальная! А как рассказывал, сукин сын, как рассказывал! Не хочешь, а заслушаешься! И все о себе, любимом, о героизме собственном, небывалом…
«Натуральный барон Мюнхгаузен! — подозрительно высказался внутренний голос. — Я бы такому вруну — даже эскадрона драгунского не доверил бы…»
Царь, выслушав аргументы Егора, чуть нахмурился, после чего беззаботно улыбнулся и уверенно подвел под этим разговором жирную черту:
— Может, охранитель, ты и прав! Ладно, возьмем этого цезарца с собой — в зимнюю вылазку на генерала Шлиппенбаха, посмотрим его в настоящем деле…
