Как-то раз Аляев вышел из бани со свертком бумаги. Сергей насмешливо встретил его:
— Эй, банный ученый!
Аляев возмущенно скороговоркой заговорил:
— Тебе хорохо. Тебе есть где заниматься, а мне негде.
В этот вечер Аляев развернул передо мной большой лист бумаги и, сияя какой-то особенной улыбкой, сказал:
— Смотри-ка, Ленька.
На листе были начерчены кривые лилии, как змеи.
— Это что? — спросил я.
— Карта Европейской России. Я к экзамену её делаю. — И мечтательно добавил: — Конху эту хколу и буду дальхе ухиться.
Всё что делал Аляев, было для меня таинственным, красивым и приводило в радостный трепет. Мой новый друг казался мне очень умным. И у меня нарастала обида, когда я видел, что Сергей относился к Аляеву пренебрежительно, высокомерно.
Я спросил Аляева:
— А Сережка почему зазнается? Он хуже тебя, а зазнается.
Аляев покраснел, опустил глаза и кротко проговорил:
— Ну, хем я лутхе его?
Он не был злопамятным. Однажды я видел, как у черной доски Аляев рассказывал что-то Сергею. Начертил мелом на ней треугольник и долго разъяснял, вписывая непонятные мне значки. Его серые глаза разгорались, щеки розовели.
В другой раз он жарко спорил с Сергеем, рассматривая пеструю географическую карту.
Мне казалось, что Аркаша всё знает, о чем бы его ни спросили. И я радовался, что Сергей был бессилен показать свое превосходство перед Аляевым.
Между нами завязалась крепкая дружба. По вечерам я ходил к нему. Он мне давал тетрадку, и я списывал с книжки буквы, цифры и уже через месяц научился писать. Я чувствовал, как Аляев окружал меня теплой, братской заботой.
Я часто любовался его работой. Он, должно быть, тоже был доволен, особенно, когда раскрасил карту.
— Вот это губернии. Это — Московская, а это вот — наха, Пермская.
— А мы где живем? — спросил я.
— Вот здесь. Видих, синяя змейка. Это — наха река Тагил… А это вот горы.
— А это что? — спросил я, показывая на синие фигуры.
— А это моря, озера.
Я вспомнил, как когда-то смотрел на Тагил с Лысой горы. Был ясный, тихий день. Я видел широкий пруд, как озеро, а река Тагил легла синей лентой, извиваясь среди селения. Загнувшись замысловатым зигзагом возле скалистого выступа горы Красный Камень, она ушла в далекий лес и там затерялась.
Я смотрел на карту в немом восторге.
Аляев точно угадал мою мысль и, улыбаясь, стал пояснять:
— Вот, если подняться высоко, высоко, хтобы всю Россию мохно было видеть, так её будет видно, как на карте.
Он бережно повесил свою карту рядом с фабричной, позвал Кирю и спросил;
— Которая лутхе?
Киря долго рассматривал карту Алиева и показал на неё:
— Вот эта.
Аляев карту заканчивал. Я каждый день подходил к карте, с удивлением и восторгом всматриваясь в голубые жилки на ней.
Однажды я вошел, как всегда, к Аляеву и оцепенел. У стола стоял Сергей и держал над картой пузырек с чернилами. По раскрашенному листу карты текли жирные фиолетовые ручьи чернил. Я вскрикнул. А Сергей, увидев меня, помутнел, подошел ко мне и, схватив за волосы, зловеще спросил:
— Скажешь?
Я молчал. А он, сжимая крепко в руке мои волосы, снова спросил:
— Скажешь?
Мне было очень больно, на глазах выступили обильные слезы. Я стиснул зубы и молчал.
— Кто облил карту? — вдруг переменив тон, спросил Сергей.
— Ты! — крикнул я.
— Я?
— Ты.
— Я?
— Ты.
В эту минуту вошел Аляев.
Сергей продолжал допрашивать меня:
— Кто облил карту?
— Ты! — вскрикнул я и рванулся.
Аляев удал на стол, зажав голову руками, и тихо зарыдал. Спина его вздрагивала.
Сергей торопливо побежал из комнаты, громко крикнув мне на ходу;
— Сам тут напакостил да на людей сваливает! Паршивец!
Я тоже заплакал. На шум прибежали Александра Леонтьевна и Киря. Надзирательница побелела. Глаза её широко раскрылись. Она грозно спросила меня:
— Кто облил карту?
— Сергей!
— Сергей?! — заострив брови, переспросила она. — Сергей! — закричал я в чуть не топнул ногой.
— Как?
Аляев с мокрым, печальным лицом посмотрел на меня. Мне было больно. Я не мог подобрать слов, чтобы доказать Аляеву свою правоту. Аляев быстро поднялся, выпрямился и грустно спросил:
— Ты скахи, Ленька, правду. Нихего тебе за это не будет.
Голос его дрожал, а нижняя губа еще больше отвисла.
— Сергей! — крикнул я снова и заплакал.
Александра Леонтьевна посмотрела на облитую карту. Её сухое лицо сжалось в темный комок, она молча вышла. А Киря успокаивающе проговорил:
— Сережка, — я знаю его, блудню. Не любит он тебя за то, что ты лучше его.
Аляев свернул карту трубкой и направился к выходу. Нетвердо шагая, он уходил сгорбленный, разбитый.
После этой истории я долго не ходил к Аляеву. Сергей в приюте больше не показывался, а я не получил на зиму валенок.
— Пимы выдаем только самым бедным, а у тебя есть брат, и он тебе должен купить, — заявила мне Александра Леонтьевна, не смотря на меня.
Я остался снова в худых, без подметок, сапогах, которые надевать можно было только на голые ноги, и то с большим трудом.
Недели через две Аляев, поймав меня в коридоре, ласково спросил, заглядывая мне в глаза:
— Ты хто, Ленька, ко мне не ходих?
— Боюсь, Ты думаешь — это я карту испортил, — сказал я.
— Знаю я, кто. Серехка это. Ты приходи.
И снова я стал по вечерам ходить к Аляеву.
