капризничает, и Лида советуется со мной, что ему приготовить, а потом просит, чтобы я отнесла ему еду. Тогда он будет лучше есть.
Севка все замечал. Ему нравилось, и он доходил до того, что гнал Машу из комнаты, когда она хотела убрать посуду или вытереть пыль. «Пусть Люся», — говорил он. Лида мазала ему болячки. Севка стал требовать, чтобы его мазала я. И мы сторговались, что до пояса мажу я, а потом я выхожу из комнаты и дальше мажет Лида. Во всем этом было много игры и чего-то серьезного.
Когда Севка днем засыпал, я шла в комнату Лиды. Там часто были Оля и Сима. Постепенно я стала чувствовать себя не девочкой, которая пришла в гости к мальчику — их сыну и племяннику, а их подругой, когда разница в возрасте не имеет значения. Так начали складываться отношения, которые потом прошли через всю жизнь. Главная заслуга, что они стали такими, когда мне было около 14 лет, была Лиды. Это она так приняла меня в свой дом. С ней отношения были глубже, родственней, откровенней, связанные Севкой, а потом общей болью и памятью о нем. С Олей дружба развилась из моей первоначальной девчоночьей влюбленности в нее. Мне хотелось быть, как она, сделать такую же прическу, носить такое же платье, похоже смеяться, ходить, сердиться. Очень детское — быть как Оля — с годами прошло.
До болезни Севки наша привязанность никогда не переходила в слова. Задумывалась ли я об этом? Не знаю. Наверное, стеснялась. А детского моего прозвища «наша законная невеста» никто у него в доме, кроме Маши, не вспоминал, ни сам Севка, ни Лида, ни ее сестры. Севка уже вставал, но еще часто лежал на постели одетый — был вроде как полубольной. Я сидела за столом у окна и делала уроки. Севка валялся с какой-то книгой. Потом попросил: «Потуши свет!» Я спросила, не болят ли у него снова глаза, как было в разгар болезни. Ответил, что нет. «Тогда зачем?» — «Мне надо». Я встала и повернула выключатель. Он попросил сесть на кровать. Я села лицом к окну, спиной чувствуя Севкины ноги. В темноте стал четко виден переплет окна. Там где-то, наверное, была луна. Когда глаза привыкли, комната уже не казалась темной. Севка спросил: «Ты меня любишь?» Я молчала. Тогда он сказал: «Я тебя люблю». Я ответила: «Я тоже». «Что же теперь будет? Что делать?» — метались во мне какие-то неясные обрывки мыслей. В этот момент дверь открыла Лида и спросила: «Вы что сумерничаете? Можно, я включу свет?» Севка ответил: «Можно». Свет резко ударил по глазам. Я зажмурилась и не видела, какое лицо было у Севки, но почувствовала, что дико, нестерпимо краснею. Потом я посмотрела на него и Лиду. И Севка, как бы дурачась, сказал:
«Тили-тили-тесто, жених и невеста! Почему ты краснеешь?» Это был вопрос ко мне. И сразу Лиде: «Люся — моя невеста». Лида улыбнулась и сказала: «Подумаешь, новость. Я это знаю уже много лет». Я почувствовала, что могу нормально дышать, а до этого как будто вокруг не было воздуха. И краска с меня сошла. Все стало нормально. И легко. Никакой неловкости.
С этого вечера мы стали говорить про любовь. Смешно. Глупо. С подробностями. То мы решали, где будем жить. Здесь, в этой комнате. То — когда это будет. Севка говорил, сразу после экзаменов за десятый класс. То — сколько детей у нас будет. Севка говорил — трое. Два мальчика и девочка. Первого мальчика назовем Эдя. «А второго и девочку?» — «Это решай ты». Я шла домой под легким снежком — не шла, а бежала вприпрыжку. И думала: «Артур и Агата» — нет, «Павлик и Полинька» — тоже нет. Ну, мальчик пусть будет Сережа, а девочка Лена. Потом передумала — Лену оставлю, а о мальчике подумаю. Еще успею.
Все время, что Севка болел, я берегла его место на нашей парте. Ко мне одно время подсела Елка. Я ее сразу предупредила, что только до прихода Севки, а потом пусть опять идет на свою парту, где она сидела с Надей Суворовой. После нее сел мальчик Игорь Ширяев, вообще-то он мне нравился, но теперь... Теперь я сказала ему, что все знают про Севкину близорукость и что ему надо сидеть только на первой парте. «Так что только до прихода Севки, а лучше уже сейчас возвращайся к себе...» Игорь ушел.
Наконец Севка пришел в школу. Пока он сидел дома, я не замечала, что он вырос, а теперь вдруг оказался намного выше меня, хотя я была среди девочек одна из самых высоких в классе.
Подходил мой день рождения, и мама спросила, кого я собираюсь позвать в гости. И с притворным ужасом добавила:
«Неужели опять гостей будет такая уйма, как в Новый год?» Я ее успокоила. Мне не хотелось такого праздника, как тот. Мама подарила мне коньки гаги. Это тогда был шик. Она сказала, что эти я, может, не потеряю. Значит, вспомнила те, про которые я сказала, что потеряла, когда Жарко их не вернул. А от папы она мне передала подарок. Маленькую, черную, с зеленым вечным пером ручку фирмы Паркер. Такой подарок в те годы! Это был первый Паркер, который я видела. Первое вечное перо в моей жизни, в нашем классе. Оно, действительно, оказалось вечным. Давно не пишет, но хранится как главная моя драгоценность.
В гости пришли мальчики — Севка, Мика, Игорь, Гога, Лясь-ка. Все подарили книги. А Севка — букет левкоев. Когда он мне их протянул, я покраснела. Он тоже. Девочки дарили разное — чашку, набор мулине с пяльцами, слоника, маленькую вазочку, альбомчик. Были школьные — Елка и Надя и люксов-ские — Роза Искрова, Магда фурботен и Люся Чернина.
Люся мне говорила, что ей очень нравится Игорь. Мне хотелось, чтобы они побольше бывали вместе. Может, тогда Игорь забыл бы свою, совсем не любящую его Лелю. Я даже, когда Севка болел, один раз отправила Люсю вместо себя с Игорем в концерт. И он не сердился. Так что я надеялась! Вообще, мне хотелось, чтобы все кого-нибудь любили и чтоб все были счастливы. И я обрадовалась, что Егорка, как всегда, не отходит от Севки и смотрит на него с обожанием.
После ужина мы слушали песни Лещенко. Пластинки эти принес Игорь. Я видела, что маме это не нравилось. Лещенко считался тогда вроде как контрреволюционным. И я была благодарна ей, что она ничего не сказала. А потом мы пошли гулять. По обычному круговому маршруту. Но у моста Севка придержал меня, и, когда все, огибая Кремль, завернули к набережной, мы перебежали мост, спустились к Лебяжьему переулку, а потом мимо музея вышли к бульварам и пошли по ним.
Мы впервые гуляли вдвоем вечером. Это была другая прогулка. Другие слова. И моя рука в кармане его пальто всю дорогу лежала в его руке. Мы еще так постояли у моего подъезда, и я пошла домой. В моей комнате пахло левкоями. От запаха чуть кружилась голова. А может, не от запаха.
Мы. как и в прошлом году, ходили на каток. Но не на Петровку, где катались все ребята, а в Парк культуры. В парке было хорошо. Можно было кататься по кругу, но можно было скользить далеко вдоль реки по аллее. Музыка с круга постепенно удалялась. Фонари ландышами отражались в блестящем льду. А потом назад, на звуки вальса или какой-нибудь другой мелодии. Я сказала как-то Севке, что этот парк строила и командует им мамина приятельница Бетти Глан. Севка, смеясь, говорил: «Спасибо Бетти-петти-метти». Почему это было весело?
Возвращались мы обычно пешком по Садовому. Там тогда еще были деревья. И я опять, как при Лене, отламывала веточки, чтобы вырастить листочки. А бутылки ставила и в своей комнате, и у Севки. Ведь это теперь была почти моя комната. Я не помню, как я училась эти месяцы. Но каждый день в меня входили все новые стихи. И все, что я запомнила тогда, сохранилось в памяти до сегодня, а многое позднее где-то потерялось. Сева каждый день ходил с новым поэтом, то Блок, то Куз-мин, то Гумилев, то Ходасевич, Бальмонт, Сологуб, все символисты, Анненский, Каролина Павлова, то сборники «Чтец-декламатор», Ахматова. Современные — Корнилов, Васильев, Смеляков, Сидоренко, Шубин. И вообще — «Тихонов, Сельвинский, Пастернак». Я не то что забыла Пушкина, но жила в эту зиму и весну в других поэтах.
И вот как-то незаметно и бурно накатила весна. Мартовские каникулы. Капель. «Дама с камелиями» в театре Мейерхольда. В эти дни вернулся папа. Сева перед театром позвонил. Позвал меня. Я сказала: «Как всегда, у аптеки» и положила трубку. Папа очень внимательно посмотрел на меня и задумчиво, так, как разговаривал сам с собой над шахматной доской, произнес:
«Похоже, правда — Ромео и Джульетта».
Первого апреля — начало занятий и всеобщие розыгрыши. Я запомнила, что в этот день было так тепло, что я сняла свои чулки в резиночку (у меня уже были фильдеперсовые, но я их надевала только в театр) и пошла в школу в носочках. Кажется, тогда действительно в Москве был другой климат. Или это все возраст?
Приближался день рожденья Севы, Я все время думала, что ему подарить. Мне хотелось, чтобы мой подарок был всегда с ним и был надолго, навсегда. Я советовалась с мамой. Она обещала подумать. Потом как-то спросила: «Тебе нравится папин кавказский поясок?» — «Да, конечно. И потом, я к нему привыкла». Действительно, сколько я помню папу, он всегда на свою темно-синюю гимнастерку надевал этот пояс с
