этот крест на собственных плечах.)
А вот и шестая остановка — Вероника протягивает Христу свой платок, и он вытирает кровь и пот со своего лица. И седьмая. Бенедикт остановился и стал разглядывать барельеф с таким вниманием, точно никогда раньше не видел его: Иисус распростерт на земле под тяжелым крестом. Солдат занес над ним бич. Бенедикт готов броситься и отвести поднятую руку солдата. Но, внезапно нахмурившись, Бенедикт замечает, как топорно и неискусно сделаны эти изображения, — в них нет ничего от настоящей жизни...
Он с легким раздражением пожал плечами и взглянул на остальные семь барельефов, установленные на противоположной стене. Христос распятый и умерший, в гробу, из которого через три дня восстанет. Стена уходила за алтарь, и Бенедикт не мог видеть последних барельефов. Воробей, случайно залетевший в церковь и спокойно сидевший наверху под куполом, вдруг всполошился и, легкий как перышко, неистово закружился вверху, подымая клубы пыли. Наконец он вырвался на волю сквозь разбитое стекло и исчез, а в церкви воцарилось гробовое молчание.
Бенедикт остановился около задернутой занавесками исповедальни и пощупал пальцами пожелтевшую ткань. Он знал — в исповедальне темно и холодно, а внизу под полом сырой и заплесневелый, грязный подвал. Бенедикт раздвинул занавески и вошел. Он нашел на ощупь маленькую скамеечку, опустился на колени, перекрестился, — ему показалось, что вот-вот раздастся свистящее дыхание старого священника, он увидит его величественный профиль и почувствует кислый, резкий перегар виски. У Бенедикта закружилась голова, и он прислонился к решетке. «Нет, отец мой, мне не в чем исповедоваться. Нет, отец мой, я не грешил... Отец мой, у меня одно желание: стать святым, но это не гордыня, а моя смиренная мечта. Я посвящу этому всю свою жизнь... Я хочу остаться бедным, я хочу служить своему народу...» Он стоял на коленях, отворачиваясь от старого священника, — ведь у того так дурно пахло изо рта, — и молился, чтобы бог каким-нибудь мирным, безгрешным путем освободил прихожан от этого старика...
— О господи!.. — Он выбрался из исповедальни и пошел по проходу меж скамьями к двери. Кусок кровли, минуя его голову, с грохотом рухнул на каменные плиты, и он, заслоняя лицо руками от поднявшейся пыли, недоуменно взглянул наверх и увидел сквозь широкую расщелину в потолке голубое, солнечное небо.
Послышалось ворчанье грузовика, и, когда глаза Бенедикта прояснились, он заметил двух мужчин, которые удивленно смотрели на него.
— А я думал, церковь пуста! — сказал один из них.
Бенедикт бросился вон из церкви и зашагал прочь по улице. У него сильно болела рука, словно обвалившийся шифер ушиб ее.
Отец Брамбо вернулся только к пяти часам вечера. Бенедикт видел, как он вышел из машины, помахал кому-то, кто остался в машине, и, держа под мышкой свернутые в трубку листы синей бумаги, быстрым шагом направился к дому.
Теперь у молодого священника была совсем другая походка — он шагал уверенно, с видом человека, облеченного властью. У Бенедикта упало сердце, и он инстинктивно спрятался за дерево, в надежде, что отец Брамбо пройдет мимо, не заметив его. Но как раз в эту минуту взгляд молодого священника упал на него, и он весело его окликнул:
— Здравствуй, Бенедикт!
Голос его звучал бодро, и он выглядел одновременно и моложе и старше. Глаза его блестели, обычно бледное лицо порозовело и даже чуточку загорело, — видимо, он провел целый день на воздухе. Бенедикт никогда не видел его таким. Подбородок отца Брамбо был чем-то выпачкан — совершенно невероятное зрелище! — а на суставах пальцев — содрана кожа. Его черная шляпа, как всегда, сидела прекрасно, но на белом воротнике темнело какое-то пятно.
— Что ты там делаешь? — спросил, смеясь, молодой священник. — Ждешь меня? Давно? — прибавил он с сожалением.
— Я приходил к отцу Дару, — пробормотал Бенедикт.
— Как он поживает? — сочувственным тоном спросил отец Брамбо, ласково обнимая Бенедикта за плечи. Он ждал ответа, вопросительно приподняв брови, но Бенедикт молчал. — Я полагаю, старик рассказал тебе о новой церкви? — произнес он.
Плечи Бенедикта дрогнули, и отец Брамбо с любопытством посмотрел на него.
— Рассказал, да? — снова спросил он, заглядывая в глаза Бенедикту с выжидательной улыбкой. — Ну и прекрасно! — весело продолжал отец Брамбо. — Значит, ты уже знаешь. Какие новости! Какие новости! — он почти пропел последние слова и приподнял листы «синьки». Бенедикт окончательно замкнулся. — Где ты был вчера? — с укоризной спрашивал молодой священник. — Ты уже знал?
Бенедикт стиснул губы и отрицательно покачал головой.
— Ты не знал? — продолжал отец Брамбо с некоторым изумлением. — Все в долине пойдет на слом, долины больше не...
— Они сносят церковь, отец мой! — задыхаясь, вскричал Бенедикт. В голосе его звучало страдание.
— Что? — воскликнул отец Брамбо, заметив наконец, какой у мальчика измученный вид.
Бенедикт высвободил плечо из-под руки священника и указал на кучу сломанного шифера перед фасадом церкви.
— Ну и что? — недоуменно спросил отец Брамбо, и тут увидел полные горечи глаза мальчика. — Бенедикт! — вскричал он с такой глубокой жалостью, что тот невольно повернулся к нему, губы его дрожали. Священник снова притянул его к себе и стал утешать: — Ничего, Бенедикт, все равно она должна была пойти на слом — ведь она очень ветхая. Так или иначе, но нам необходима новая церковь. И господу богу тоже нужна новая! — Он улыбнулся собственной шутке. — У нас по крайней мере будет чистое помещение, и без мышей. — Он погладил Бенедикта по голове. — Почему ты так о ней горюешь? Ты еще многого не знаешь о церкви, Бенедикт, — продолжал он, беря Бенедикта за подбородок. — Взгляни на меня! Мы не могли содержать ее здесь, — слишком уж беден народ. Мы должны были перебраться отсюда — даже если бы ничего не случилось, даже если бы Компании не понадобилась вдруг земля. Пойми, мы все равно должны были перебраться. В городе больше народу, а здешние жители тоже переселятся в город.
— Но ведь они еще не сдались! — вскричал Бенедикт. — Они же еще не переезжают!
Отец Брамбо слегка прищурился и посмотрел на мальчика долгим взглядом. Наконец он сказал:
— А что им остается делать? — Он тронул Бенедикта за локоть. — Ты сам знаешь, что церковь — это не просто здание. Ведь здание церкви — это только скорлупа. Посмотри, — разве ты не видишь? Церковь совсем опустела, душа ее уже отлетела отсюда. Давай же спокойно похороним ее остов. — И он повернул Бенедикта в сторону полуразрушенной церкви. Бенедикт увидел: стропила под куполом полностью обнажились, половины крыши уже не было, словно ее снесла чья-то могучая рука. Тучи пыли заволакивали всю церковь. Бенедикт отвернулся.
— Отец Дар уезжает, — пробормотал он.
Отец Брамбо притянул Бенедикта поближе, обнял его и заставил идти рядом с собой.
— Не беспокойся об отце Даре, — промолвил он спокойно. — Отец Дар уже слишком стар, чтобы служить. Он и сам это понимает.
— Нет, он этого не понимает! — вскричал Бенедикт.
Отец Брамбо вспыхнул.
— Что он тебе наговорил? — спросил он.
— Ничего! — укоризненно ответил Бенедикт.
Отец Брамбо заглянул Бенедикту в глаза, потом сказал:
— Нет, отец Дар прекрасно это понимает. — Он еще крепче сжал плечо Бенедикта и прибавил: — Я знаю, ты любил его, но не позволяй чувствам ослеплять себя. Старик... — он остановился в нерешительности, — старик был безнравственным человеком.
Бенедикт вдруг словно окаменел: он шел вперед, ничего перед собой не видя.
А отец Брамбо не заметил этого. Он радостно вскинул брови; на губах его играла та неуловимая улыбка, которую Бенедикт уже однажды видел. Он ждал, что священник сейчас поднимет руку и проведет
