Он поглядел на ее изможденное морщинистое лицо, на седую голову. Какая она слабая, хрупкая!
— Найдите место, где можно спрятаться, — настаивал он.
— Такого места нет, — резко ответила она.
Бенедикт обежал взглядом раскинувшийся перед ним лагерь и увидел своего отца, — тот мастерил грубые скамьи, как тогда, к летнему пикнику.
Мальчик повернулся к матушке Бернс и спросил с любопытством:
— Почему вы пришли сюда?
Но она ничего не ответила.
Казалось, что-то изменилось в их отношениях, а может, изменилось давно, но он только сейчас это осознал. Он собирался спросить ее, что из катехизиса она помнит, но удержался. Она уже не обращалась с ним так почтительно, как прежде. И вдруг он подумал, что она не только сильно постарела, но и стала более скрытной, вернее, мудрой, точно видела его насквозь, а это его смущало. В чем же дело? Порой ему казалось, что она просто озлоблена, но иногда он чувствовал, что причина совсем не в этом, а в чем-то более глубоком. Если прежде она радовалась его приходу и была с ним ласкова, то теперь относилась к нему, как к человеку, который появился из враждебного лагеря, но с белым флагом перемирия. И неприязнь ее обращена не просто к нему, не к тому Бенедикту, какой он сейчас, а к тому, каким он станет, когда будет взрослым. Ему так хотелось сказать ей...
— Все белые похожи на кошек, — промолвила она угрюмо и, когда он с удивлением обернулся к ней, прибавила: — На диких кошек в лесу, убивающих певчих птиц.
«И я?» — его обиженные глаза безгласно вопрошали ее, но лицо ее не изменило своего сурового выражения.
— А Добрик? — вскричал он, мотнув головой в сторону стола, за которым сидел Добрик.
Она поглядела, куда он указывал, и сказала медленно и задумчиво:
— Мистер Добрик совсем как мы, негры.
Бенедикту показалось, что она навсегда лишила его своей симпатии.
Она повернулась к нему и сказала:
— Теперь вам время прятаться!
— Мне? — спросил он.
— Да, — ответила она. — Пора бежать отсюда. Оставьте нас, негров, довести борьбу до конца!
Он пристально посмотрел на нее.
— Но мы тоже...
Она резко отвернулась и направилась к своему сарайчику с таким видом, словно ни за что оттуда больше не выйдет. Но Бенедикт последовал за ней и встал на пороге. Она обернулась к нему:
— Что вам нужно, мальчик? — спросила она.
— Мне... — начал было Бенедикт.
— Уходите отсюда, — произнесла она с раздражением. — Оставьте меня.
— Я хочу помочь вам! — вскричал Бенедикт.
Она бросила на него сердитый взгляд.
— Помогай самому себе, парень! — произнесла она.
— Но, матушка, — закричал он, — я не такой. — Он смотрел на нее с отчаянием. — Я не такой! — повторял он, начиная смутно понимать причину ее враждебности. Он вспомнил, как она спешила однажды к своему опустевшему дому, который должны были предать огню. Он спрятался тогда и ничем ей не помог! Взволнованный, раздираемый внутренней мукой, он тихо сказал:
— Я не хочу быть таким!
Она взглянула на него, и выражение лица ее смягчилось.
— Сейчас вы не такой! — отвечала она.
Он вспыхнул:
— Вы думаете, потом...
Она пожала плечами.
— Но, матушка, — произнес он, — как же я смогу?
С губ ее сорвался короткий невеселый смешок.
— Очень легко!
Охваченный смятением, он продолжал смотреть на нее.
— Ну, а почему, — спросил он, — почему Добрик не стал?
Она закусила губу, прищурила глаза и задумалась. Потом сказала просто:
— Видите ли, Добрик — коммунист: у них это не допускается.
Над головой у них загрохотал гром, раздался оглушительный треск, будто гигантский бич рассек небо надвое.
— Будет дождь, — мягко сказала она.
Бенедикт посмотрел на крышу.
— Крыша протечет, — сказал он.
— Оставайтесь у меня, если хотите.
— Но солдаты!..
— Я и думать о них не хочу, — ответила она.
Она присела на койку и стала искать позади себя подушку. Бенедикт подошел и помог ей.
— Спасибо, — сказала она. — Вы всегда были вежливым мальчиком.
— Дать вам еще одну подушку? — спросил он.
— У меня всего одна, — ответила она.
Снова раздался удар грома. Бенедикт с сомнением взглянул на крышу, крытую осокой и картоном, жестью и досками.
— Вам не следовало бы здесь оставаться, — беспомощно сказал он.
— От дьявола не убежишь, — ответила она мрачно и закрыла глаза.
Хлынул проливной дождь. Бенедикт стоял посреди хижины с земляным полом, прислушивался к стуку дождевых капель и смотрел на старую женщину, лежавшую на, койке под лоскутным одеялом, которое она успела спасти от огня. Он думал о своем отце и о старом отце Даре, думал о матери и о Винсе.
Висевшая вместо двери занавеска из мешковины зашевелилась, и в комнату вошел негр. Он поглядел на Бенедикта, потом на матушку Бернс, и в глазах его зажглась смешинка.
— Опять вместе! — сказал он. Это был Клиффорд Кинг. Бенедикт беспомощно заморгал. Клиф улыбнулся, но ничего ему не сказал.
— Вот что, выходи-ка отсюда, мать, — обратился он к матушке Бернс. — Слышишь? — повторил он, но она ничего не ответила. — Мы требуем, чтобы все уходили отсюда. — Он обернулся к Бенедикту. — Что это с ней стряслось? — спросил он.
Бенедикт пожал плечами.
— Она устала, — ответил он.
Матушка Бернс открыла глаза.
— Клиффорд, — сказала она, — ты что, меня не знаешь?
— Нет, мать, я-то тебя знаю, — ответил он.
Матушка Бернс с минуту пристально смотрела на него, а потом повернулась на бок.
— Я уже однажды убежала, — сказала она.
— О чем она говорит? — спросил Клиффорд Бенедикта.
— Она устала, — повторил Бенедикт. — Я побуду с ней. Я постараюсь уговорить ее...
Клиффорд снова посмотрел на съежившуюся, худенькую фигурку, словно застывшую на койке, и сказал:
— Если она не изменит своего решения, придется ее отсюда вынести на руках. Оставайся пока с ней.
— Что происходит? — спросил Бенедикт.
Клиффорд многозначительно посмотрел на него.
— Ничего особенного, не о чем беспокоиться, сынок. Нас не застанут врасплох.
Он вышел, а Бенедикт отодвинул занавеску из мешковины и сквозь сеть дождя поглядел на соседние
