пальцами по губам. Они подошли к калитке. Отец Брамбо неловко открыл ее левой рукой, а правую продолжал держать на плече Бенедикта, словно боялся, что тот вырвется и убежит. Они взошли по ступенькам на крыльцо, где стояла качалка, и отец Брамбо уселся в нее.
— Вот здесь, на этих планах, — сказал он решительным тоном, словно только и дожидался, когда они дойдут, чтобы представить Бенедикту свои наиболее веские аргументы, — на этих планах уже видно, какой будет новая церковь. — Он раскатал одну из синих трубок. — Конечно, пока что все это только чертежи, но погляди, насколько новая церковь больше прежней! Вот это — неф. — Лежащий перед ним чертеж поглотил все его внимание. Не отрываясь от него и уже не останавливаясь, чтобы удостовериться, доходят ли его объяснения до Бенедикта, он стал с увлечением рассказывать, где что будет находиться. Он сыпал цифрами, называл размеры, указывал цены. Все священные элементы церкви в его устах находили свое выражение лишь в материальных измерениях. Со знанием дела он водил пальцем по плану. Глаза его блестели, а в голосе звучали лирические нотки.
Бенедикт молча смотрел на старую церковь. Какая-то собака обнюхивала ее ступени. В небе парил и кувыркался голубь; затем он стал снижаться. Он искал карниз, чтобы сесть на него, очевидно не сомневаясь, что тот на прежнем месте. Серебристый голос отца Брамбо журчал не переставая; он перечислял все новые и новые цифры и посасывал кровоточащий сустав пальца, который где-то ободрал. Его светлые брови сошлись на переносице, а ресницы казались выгоревшими на солнце.
— Если можно продать церковь, — сказал вдруг Бенедикт без всякого выражения, — значит, и всем остальным придется продать свои дома. Значит, Компания выиграла.
Но отец Брамбо развертывал уже второй лист «синьки».
— Они решат, что если церковь продана, — продолжал Бенедикт тем же безжизненным тоном, — то им уже незачем продолжать борьбу. Отец Дар обещал никогда не...
— А-а, это! — воскликнул отец Брамбо, на минуту оторвавшись от своего занятия и взглянув на Бенедикта. — Ты имеешь в виду стачку. Но она скоро кончится.
Бенедикт посмотрел на него и сказал так, словно надеялся, что слова его услышат там, далеко отсюда:
— Но рабочие вовсе не желают ее окончания.
— Они скоро возьмутся за ум, — уверенно возразил молодой священник. Он заметил выражение лица Бенедикта и рассмеялся. — О Бенедикт, поверь, они скоро возьмутся за ум! Пусть все это тебя не тревожит. — Он легонько потрепал Бенедикта по щеке. — Ну, улыбнись же! — прибавил он.
— Отец мой, — произнес Бенедикт, — мне очень плохо.
Отец Брамбо отложил в сторону чертежи.
— Я знаю, Бенедикт, — сказал он сочувственно, — я знаю, как трудно расставаться со всем привычным, с чем ты сроднился, что ты любил. Но это пройдет. Подожди немного, пока отстроим новую церковь. Ты будешь приходить и смотреть, как идет строительство, а церковь с каждым днем будет расти. В один прекрасный день она будет закончена, и мы войдем в нее — я и ты. И тогда, тогда, Бенедикт, — представь себе этот день!.. — Лицо отца Брамбо озарилось, глаза сияли, но в ответ Бенедикт только тускло улыбнулся. — Тогда мы будем служить обедню вместе с тобой, — пообещал молодой священник. — Бенедикт, почему ты хмуришься?
Отец Дар сказал ему то же самое!..
— Ну вот, так-то лучше! — произнес священник с облегчением. — Тебе будет трудно вначале, а потом все будет хорошо, вот посмотришь! — Он задумчиво, с любопытством посмотрел на Бенедикта. — Скажи, неужели тебя это никогда не беспокоило? — спросил он удивленно. — Ведь ты видел, что церковь уже обветшала и кишмя кишит мышами, а крыша ее сгнила и протекает...
Он остановился.
— Что с тобой, Бенедикт? — вскричал он.
Бенедикт попытался отвернуться, спрятать взгляд, полный безысходной муки, но отец Брамбо перехватил этот взгляд и повернул к себе Бенедикта.
— Что с тобой? — опять вскричал он, и голос его сорвался. Он уронил чертежи на пол и вскочил. — Садись, — приказал он и сам усадил Бенедикта в качалку. — Сейчас я принесу воды!
Сильно побледнев, он ринулся в дом. Бенедикт слышал, как он бежит по коридору в кухню. Мальчик с трудом опустился в качалку. Он закрыл глаза и посидел так некоторое время, ожидая, когда кончится головокружение, затем с усилием поднялся. Синие листы чертежей зашуршали под его ногами. Шатаясь, он сошел с крыльца и, подойдя к калитке, остановился, чтобы в последний раз поглядеть на приходский дом. Занавески на одном из окон были раздвинуты: на мгновение ему показалось, что у окна кто-то стоит, — что кто-то стоял там все время, наблюдая за ним.
Он вышел, позабыв закрыть за собой калитку.
Часть третья
День был знойным. Влажная жара нависла над долиной и холмами и раскаленными волнами подымалась ввысь от перегретой земли. Где-то за холмами непрестанно грохотали громовые раскаты. Утки и куры искали прохлады в тени хлевов, а в поле коровы лениво собрались в кружок под единственным растущим там деревом.
Верховых и пеших солдат и полицейских из местной и заводской полиции в действительности было около сотни, но казалось, что их гораздо больше. Кони шли понурив головы; гривы их задевали высокую траву. Солдаты отпустили поводья и расстегнули рубахи. По их грубым, загорелым лицам струился пот; разморенные невыносимой жарой, они ворчали, сидя в своих пропотевших седлах.
Солдаты миновали красные дюны, поднялись на плоскогорье, покрытое шлаком, и въехали в низкорослый кустарник на опушке леса. Путь стал труднее, но они продолжали продвигаться дальше. Однако вскоре подлесок стал гуще, все чаще стали попадаться ямы, они были скрыты кустами и плющом, и потому их было трудно разглядеть. Солдаты были вынуждены спешиться и, ведя лошадей на поводу, гуськом продирались сквозь лес.
Зной навис над их головами пылающей крышей. Ветки, которые им приходилось отталкивать, были тяжелые, словно налитые свинцом. Сухой щелочной запах ручейка, вытекавшего из шахты, обострял жажду, и они с трудом удерживали лошадей, порывавшихся испить из этого негодного источника. Дальше лошади не могли идти: они все время рисковали свалиться в ямы. Солдаты были вынуждены оставить их под присмотром, а сами двинулись вперед пешим порядком, держа наготове винтовки и револьверы.
К рабочим в лесу донеслась весть, что к ним направляются солдаты. За столом на поляне собрался совет: председательствовал Добрик. Бенедикт издали наблюдал за ними, стоя рядом с матушкой Бернс.
— Как вы думаете, что случилось? — спросил он ее.
— Не могу сказать, — ответила она.
— Почему все так взволнованы?
— Не знаю, — отозвалась она.
Бенедикт разглядывал собравшихся. Негров и белых было приблизительно равное количество. Бенедикт повернулся к матушке Бернс.
— Сюда идут солдаты, — сказал он убежденно, потом поднял на нее глаза и с беспокойством спросил: — Не лучше ли вам уйти отсюда?
Она по-прежнему смотрела перед собой.
— Куда?
— Куда-нибудь подальше отсюда, — ответил Бенедикт.
Она поглядела на него.
— Куда именно? — спросила она снова. Потом отвела взгляд и прибавила: — У каждого кролика есть нора...
