одних углов и страдающего тиком.
– Корабль подберет вас. Мы свою часть договора выполнили. Да и деньги ваши, потонете вы или перейдете фронт, вам уже не понадобятся.
– Где же он, ваш корабль?
– Возникли небольшие затруднения, скоро он подойдет.
После полудня сначала послышался рокот мотора, затем показался сам корабль. Небольшая, насквозь проржавевшая посудина – казалось невероятным, что она способна оставлять за собой такую ровную борозду. Проводник с бульдожьей мордой пришел за беженцами, которым незадолго до этого выдали пищу и воду. Пиб ничего не ел со вчерашнего дня и проглотил свои два сэндвича с такой жадностью, что едва не подавился. Он тут же пожалел о своей прожорливости: ощущения сытости не было, зато хлеб навалился на желудок, словно камень.
Беженцы спустились по тропинке в бухту, где они со Стеф купались. Судно стояло на якоре, и мотор работал вполсилы, с глухим урчанием. Маленький траулер, подлатанный на скорую руку, в очень скверном состоянии, на первый взгляд не способный вообще добраться до албанского побережья. Вожак проводников коротко переговорил с капитаном, мужчиной лет пятидесяти с обветренным лицом и взлохмаченными жирными волосами. Ветер относил звук голосов в сторону моря. Все надежды беженцев были заключены теперь в этой жалкой посудине. За четыре дня им, конечно, не миновать шторма. Капитан повернулся и уставился на Стеф похотливым взором. Проводник вручил ему пачку банкнот, он тщательно пересчитал их, затем сунул в карман матросской блузы и широким жестом подал сигнал всходить на борт.
Беженцы сгрудились на бывшей рыболовной палубе, на корме. Проводники стали подниматься по тропинке, не попрощавшись с ними и не пожелав им удачи.
– За тридцать евро они бы продали и мать с отцом, – бросил Мурад, указывая на три фигурки на скалах. – У них вместо сердца кошелек. Указы об изгнании европейских мусульман для них манна небесная.
Траулер со скрежетом снялся с якоря и двинулся в противоположную от заходящего солнца сторону. Силуэт капитана угадывался за грязными стеклами командирской рубки. Корабль насквозь провонял рыбой. Из двух труб вырывались клубы черного дыма с сильным душком мазута. Опершись о поручни, Пиб зачарованно смотрел на след, оставленный винтами.
– Ты в первый раз плывешь по морю, Пиб? – спросила Стеф.
Да, это было в первый раз.
Хотя почти тринадцать лет он жил всего в пятидесяти километрах от атлантического побережья, ему очень редко доводилось бывать на морских курортах. Господу не нравятся полуголые тела на песке, утверждали его родители. Доказательство: он карал их солнечными ударами и кожными болезнями. Однако они записали сына и дочь на плавательные курсы в местном муниципальном бассейне, потому что, хоть вода и не была естественной средой обитания человека, лучше все же уметь плавать. Он купался в Атлантическом океане, в его холодных сумрачных волнах, но в лодку не садился никогда. Как и в самолет. Превратности войны пригвоздили к земле европейское население, некогда столь жадное до путешествий, открывающих новые страны с улыбчивым климатом. Число коммерческих рейсов заметно сократилось после того, как несколько самолетов были сбиты исламистскими истребителями. Лучше дома места не найдешь, любил говорить папа. Пока однажды среди ночи чудо-бомба не обратила дом в пепел.
Берег скрылся из вида. Морской ветер относил в сторону рокот мотора, собирал облака над их головами, поднимал и раскручивал волны. Капитан вышел из рубки и крикнул, чтобы они надевали спасательные жилеты.
– Если качка усилится, советую спуститься в бывшую разделочную. Запах там нестерпимый, но это хоть какое-то укрытие. Иначе вас будет окатывать с ног до головы каждую секунду.
Продолжая говорить, он сверлил взглядом Стеф. Убедившись, что пассажиры правильно надели жилеты, он с особым вниманием осмотрел тесемки Стеф и вернулся в рубку, игриво взглянув на нее.
– Мне этот тип не нравится! – пробурчал Пиб.
– Неважно, нравится он тебе или нет, – сказала Стеф. – Главное то, что он доставит нас в Албанию.
– Мне на это плевать! Если он к тебе прикоснется, я его шлепну!
Она погладила его по щеке тыльной стороной ладони.
– Ты такой милый, когда ревнуешь, Пиб.
Едва стемнело, как разразился шторм, который словно ожидал наступления ночи.
25
Он никогда не доверял этому доктору, скверному христианину, отвратному типу, как говорил кюре.
В любом случае, врач, засевший в медвежьем углу вместо того, чтобы поселиться с комфортом в городе, по определению был весьма странным прихожанином, приспешником дьявола или атеизма, что, в сущности, одно и то же. Европа так и не смогла освободиться от этих демонов, столкнувших ее в преддверие ада.
Мерзавец-доктор предложил ему откосить от армии. Ему, который испытывал лишь одно страстное желание – защищать своего Бога и свою Отчизну. Ему, который уже в тринадцать лет пришел в местное отделение легиона и в течение трех лет лез на стену от нетерпения, пока ему не выдали дорожное предписание. Ему, который поклялся убить несколько сотен усамов и в ожидании отправки на фронт тренировался в семейном саду с отцовским охотничьим ружьем. Ему, который на своих картонных мишенях изобразил силуэты исламистских солдат.
Почтальон бросил, наконец, в ящик конверт с двумя серебристыми П. Уже несколько месяцев он каждое утро бегал проверять, не пришла ли повестка. Поскольку других врачей в округе не было, ему пришлось пройти медицинский осмотр у скверного христианина. Осмотрев горло, прослушав легкие и сердце, негодяй стал ощупывать его половые органы, словно барышник, проверяющий состояние быка-производителя.
– Все в порядке, – произнес доктор, моя руки. – Но если ты не хочешь на фронт, я могу тебе помочь.
Ему потребовалось пять-шесть секунд, прежде чем до него дошел смысл этих слов.
– Вы же сказали, что все в порядке?
Скверный христианин обернулся и уставился на него с грязной двусмысленной улыбкой. А вдруг слухи о нем и мамаше Бриан верны? И он взаправду спит с этой старой колдуньей, которую давно следовало бы сжечь?
– Ты абсолютно здоров, не беспокойся, но в медицинской справке можно написать что угодно…
– Вы что, хотите выдать мне липу?
Мерзавец развел руками и поднял глаза к небу. Лучше бы он туда не смотрел, нельзя безнаказанно бросать вызов Богу.
– Уж так сразу липа, что за громкие слова! Я готов помочь тебе, если ты не желаешь ехать за три тысячи километров, чтобы тебя там подстрелили, как кролика.
– Но я хочу на Восточный фронт! Я этого три года ждал!
Доктор попятился, пораженный внезапной резкостью его тона, сел за письменный стол и, не поднимая головы, быстро заполнил бланк.
– Ну, в конце концов, это твоя жизнь, – пробормотал он.
– Я не трусливая шавка, я хочу защищать свою страну, я не допущу, чтобы усамы вторглись в Европу.
Он отдал доктору двадцать пять евро за визит и с ухмылкой спросил:
– То, что рассказывают о вас с мамашей Бриан, это правда?
– А что рассказывают?
– Будто вы и мамаша Бриан, ну, в общем, балуетесь вместе…
Доктор вытаращил глаза и разинул рот, потом тихо рассмеялся. Неприятным, дьявольским смешком.
– Я и мамаша Бриан? Кто же до такой пакости додумался?
Вместо ответа он пожал плечами: ему совсем не хотелось раскрывать свои источники – собственную мать, которую просветил кюре, получивший информацию от одной прихожанки на исповеди. Сложив
