— Да, говори.
— Продай мне по сходной цене рабов, которых ты забрал у Теренции.
— Да ты с ума сошел! Ты потеряешь по крайней мере пятьдесят тысяч сестерциев. Зачем тебе теперь эти рабы?
— Без них я не подпишу купчую…
Я нашел своих домашних в подземной тюрьме. Не стесняясь присутствия Красса, я расцеловал их изумленные лица. Губы их шептали слова благодарности, руки дрожали от волнения. Это была радость людей, убедившихся, что дружба и верность еще живы в этом мире, каким бы жестоким он ни был, что сын может остаться преданным отцовскому завету.
На плечах Котуса горели красные полосы — следы от ударов бича, запястья и щиколотки кровоточили — с них только что сняли оковы. Красс сказал извиняющимся тоном:
— Мы никак не могли его утихомирить. Настоящий дикарь. Ни хлыст, ни убеждения не могли его успокоить. Я отдаю его тебе бесплатно.
— Хозяин, — подал голос надсмотрщик, — ты же хотел сделать из него гладиатора.
— Это было всего лишь предположение. Выводи их.
Красс был тонким знатоком человеческой души. Он всегда заботился о том, чтобы тот, кому он заговорил зубы, то есть обманутый человек, выходил от него без гнева. Он знал, что стоит лишь бросить кость, как разъяренная собака утихнет. На пороге дома он сочувственно положил руку мне на плечо:
— Я знаю, ты плохо обо мне думаешь. Не отрицай, это слишком очевидно. Но поверь, что через несколько дней ты будешь благодарен мне за то, что вскрыл этот нарыв.
— У меня не будет возможности отблагодарить тебя.
— Почему?
— Мне незачем больше жить. В один день я потерял все: жену, дом, человеческое достоинство. Все, что имел!
— Твое достоинство не умерло, ведь ты спас своих рабов. Да, я жестокий человек, но я умею ценить благородство.
— Совсем недавно ты говорил другое.
— Тогда мы рассуждали о делах. Но, повторяю, этот жест свидетельствует в твою пользу. В любом случае, он доказывает, что ты не сдался побитым, сделал шаг в будущее.
— Ты смеешься надо мной?
— Просто я хочу убедить тебя, что не все потеряно. Послушай! Цезарь сейчас в Риме и пробудет здесь совсем недолго. Повидайся с ним. Попроси его взять тебя с собой.
— Зачем?
— Прошу тебя, поменьше задавай вопросов. Действуй вместо того, чтобы рассуждать. Попроси его о встрече. Можешь сказать ему, что я послал тебя.
— Я родственник Цезаря, он и без того меня примет.
— Тогда я сам постараюсь напомнить ему о тебе.
На ступеньках его дворца нищие ждали раздачи хлеба. Одни из них полулежали на ступеньках и почесывались, другие стояли, прислонившись к колоннам портика. У одного из них язык вывалился наружу, глаза потеряли всякое выражение. Я позавидовал его участи. Я остановился и взглянул на окна дворца, скрывающего Теренцию. На память мне пришли вдруг строчки: «Мы расстаемся друг с другом, как два корабля, которые плавали бок о бок, но теперь должны идти каждый в свой порт, скрывшись в ночных просторах…»
Мои рабы ждали меня на площади. Они неуверенно приблизились, и Котус обратился ко мне:
— Пойдем, хозяин?
— Скрывшись в ночных просторах, — повторил я, — скрывшись в ночных просторах…
Они увели меня. Я с трудом пережил последующие часы. Но Котус не отходил от меня. Возможно, он удержал меня тогда от самоубийства тем, что твердил мне:
— Хозяин, если ты умрешь, они будут радоваться.
Впрочем, страдания и боль, какими бы глубокими они ни были, никогда не бывают сильнее, чем мы их воображаем. И когда боги посылают человеку наказание, они попутно заботятся о том, чтобы он в момент мук не лишился бы ни рассудка, ни жизни.
К вечеру мне стало легче. Может быть, это Котус подмешал мне в пищу усыпляющих порошков. Я спал, как истощенное животное. Но во время этого сна мозг мой продолжал размышлять, только истомившееся сердце получило передышку. Проснувшись, я осознал, что принял два решения: забыть все старое и навестить Цезаря.
Глава IV
Цезарь принял меня в саду после полудня. Он подрезал розовые кусты. В отличие от новых богачей, которые в таких случаях водили за собой свиту рабов, несущих инструменты, он занимался садом совершенно один и наслаждался одиночеством. И если Кальпурния, его жена, согласилась проводить меня, то только потому, что была моей кузиной.
Он не был еще тем Цезарем, которого ты видела за своим свадебным столом: тем хладнокровным постаревшим орлом, истощенным болезнью и предчувствовавшим близкий конец. Он был молод, полон сил и энергии. Его лицо уже было покрыто морщинами, но тело оставалось мощным, а глаза горели. Широкий лоб, жесткие челюсти, острый нос — все черты его лица выдавали глубокий ум, подпитывающийся необыкновенной волей. Коротко остриженные волосы его уже тронула седина, губы, уголки губ, опущенные книзу, выражали скорее горечь, чем презрение.
— Тит, я не знал, что ты в Риме! Сами боги послали мне тебя! Прошу, пока мы одни, не нужно никаких церемоний… Но от кого ты узнал, что я в Риме?
— От Красса.
Лицо его вмиг посуровело.
— О чем ты хочешь просить?
— В Риме земля обжигает мне подошвы… Мне нужно уехать отсюда подальше и как можно быстрее. В Галлию!
— Что случилось? Расскажи.
Я рассказал ему о своем возвращении из Ламбезии, о несчастье, свалившемся на меня, так коротко и точно, как только мог. Затем он задал мне несколько вопросов и посоветовал не отчаиваться.
— Но что удерживало тебя столько времени в Африке? Почему ты до сих пор не просил о другом назначении?
— Твоя родня не слишком жалует нас.
Он будто не слышал этих слов:
— Только Цезарь может помочь человеку, жаждущему славы.
— Дай мне возможность покинуть Рим!
— На этой неделе я отправляюсь в Равенну. Можешь поехать со мной.
— Равенна находится слишком близко. Нет ли у тебя свободной должности в Галлии, пусть в самом опасном месте?
Он стал покусывать ноготь большого пальца.
— Возможно.
— Я согласен!
— Сначала подумай хорошенько.
— Все, о чем можно было, я уже передумал.
— Что ж, Тит! Возможно, удача еще вернется к тебе. В наши дни множество римлян быстро делают карьеру. Что касается женщин…
— Что это будет за должность?
