унести с собой, он надумал предпринять крупную вылазку к Тиру и Бейруту, дабы окончательно разорить галилейские поселения, и для этого послал туда своего племянника, все того же Фарруха. Тогда Бодуэн, очевидное бездействие которого поощряло грабителей, решился наконец вмешаться. В спешке он собрал, сколько мог, всадников и пеших воинов и углубился в Панейские леса, допустив серьезную ошибку: он не стал дожидаться прибытия ополчения. За ним следовали граф Триполитанский и Великий Магистр Храма Эвд де Сент-Аман. Истинный Крест возвышался впереди войска. Через Тивериаду, Сефу и Торон мы достигли Панея. Там, среди опустошенных земель и дымящихся повсюду пожарищ, состоялся военный совет. И вправду, нам очень не хватало Онфруа. Он мирно скончался в своем донжоне в Хунене, в день святого Георгия, покровителя рыцарей. Помимо короля, речь держали лишь Триполи и Сент-Аман. Близость лагеря Саладина тревожила Бодуэна, но двое безумцев уверили его в необходимости и выгоде внезапного нападения. После этого, дескать, подойдет подкрепление, и Саладин будет сокрушен. Королю показалось возможным повторить подвиг у Монжизара. Отчасти на его решение повлияло и желание отомстить, а также и воспоминание о Теревинфской долине. Почему бы точно так же, как тогда, не напасть на заготовителей с их груженными добычей верблюдами и лошадьми, сгибающимися под тяжестью вьюков и сундуков. Неожиданность вызовет панику, отступление превратится в неудержимое и беспорядочное бегство. И тогда последует триумфальный въезд в Иерусалим, подобный тому, что был после Монжизара. Он распалял свое воображение картинами нового триумфа, а взгляд его был прикован к шатрам Саладина, белевшим вдали на холмах. И тогда же наши дозорные сообщили весть о том, что по долине движется огромный мавританский отряд с добычей и пленными. Не только Триполи и Сент-Аман, многие на этот раз не смогли устоять. В неописуемой неразберихе все устремились к лошадям, вскочили в седла; атака получилась такой внезапной, что отряд был разбит, опрокинут и оставил сопротивление быстрее, чем я о том рассказываю. Напрасно эмир Фаррух пытался собрать свою стражу. Он сумел спасти только свою честь, да и тем был обязан исключительно резвости своей лошади. Наши же кони, разогнавшись на покатом склоне, неслись вперед и увлекали нас в погоню за маврами, мчавшимися среди бегущих стад в направлении лагеря Саладина. Король осознал опасность положения и приказал трубить отбой, но Триполи и Сент-Аман в упоении резни не желали ничего слышать и продолжали преследование, приведшее их прямо к Саладину. Султан позволил нашей коннице достаточно углубиться на свою территорию и рассеяться по ней, и вот тогда уже обрушил на нее всю мощь своих сил, смел ее и, несмотря на героические действия многих наших воинов, обратил эту быструю победу в сокрушительное поражение, настоящую катастрофу. Пешее войско не могло поддержать нас, оно оставалось на холмах и, уж конечно, было не способно состязаться в скорости с нашими скакунами.
Мучительно, с большим уроном мы отбили короля и вернулись к нашей бесполезной пехоте. С разных сторон появлялись уцелевшие наши товарищи, вырвавшись из этой бойни, они чувствовали себя счастливчиками, но сколько же мертвых оставили мы в этой чудовищной долине, начиная с Эвда де Сент- Амана и его рыцарей! Сколько пленников предстало перед Саладином — зять графа Триполи, прославленный Бодуэн Рамский, о котором я еще расскажу вам! Ничто не могло восполнить пустоты, оставшейся после них, разве только новый крестовый поход, что тогда было маловероятно. В отличие от Саладина король долго еще не мог собрать свое разбитое войско.
Мне кажется, что Бодуэну снова стало хуже более всего от горечи этого злосчастного дня, да еще из- за собственной беспомощности, не дававшей ему прогнать Саладина от своих границ. Как ни странно, султан воспользовался плодами своей победы самым скромным образом, в то время как мог позволить себе гораздо большее. Быть может, он обольщался на предмет здоровья Бодуэна. Возможно также, что его соглядатаи приписали нам большие людские ресурсы, нежели те, чем мы располагали на самом деле. Он удовлетворился тем, что осадил Брод Иакова, ту самую воздвигнутую после Монжизара крепость, что охраняла Дамасскую дорогу. Несмотря на встретившее его упорное сопротивление, он овладел крепостью быстрее, чем мы предполагали. Чудовищно расправился он с тамплиерами и туркополами, несшими ее оборону. В то время болезнь уже так скрутила Бодуэна, что он не смог возглавить войско. С другой стороны, он не желал доверять командование кому бы то ни было с тех пор, как умер коннетабль, и потерял время, надеясь на скорое облегчение своих страданий. И тут со стороны Тивериады поднялось в небо огромное облако дыма, и мы узнали, что Саладин разрушат Брод до основания.
— Он стер его с лица земли, стер, как письмена с пергаментного листа! — говорили гонцы.
Как только слух о том дошел до Иерусалима, король слег в такой жестокой лихорадке, что кончина его казалась неизбежной. Архиепископ совершил над ним миропомазание. Старая Агнесса проканючила сквозь свои вуали:
— Прекрасный государь, теперь пришло время составить ваше завещание. Эта предосторожность не сократит ваши дни, но донесет до всех вашу волю, и мы покоримся ей.
Он же отослал ее, а также Сибиллу и тощую Изабеллу с глазами василиска, да и всю остальную родню, и оставил подле себя одну Жанну. На заре он все еще был жив, к вящему неудовольствию придворных. Затем недуг ослабил свою хватку. Но в этом сражении с болезнью король лишился двух пальцев, которые отпали от ладони однажды утром, как сухие ветки. Долгие недели предстояло ему провести в мучениях до того дня, когда он смог встать на ноги.
А между тем эти подколодные змеи, эти зловещие тени, что вились вокруг него, не оставляли своей скрытой возни. Занимали их отнюдь не опасности, грозившие королевству, но возобновление проказы Бодуэна и его увечность. Стержнем для их интриг вновь стала Сибилла, наследница престола. Вдовая первым браком с Гильомом Монферратским, оставившим ей родившегося по его смерти сына Бодуине, она до сих пор так и не вступила в новый брак. В этих целях велись длительные переговоры с королем, но они ни к чему не привели; было решено срочно возобновить их. Задачу убедить в том полумертвого взял на себя Жослен де Куртенэ. И он явился нашептать ему:
— Прекрасный государь, король и племянник, разве разумно то, что вы, лежа на одре страданий, не имеете никого, кто стал бы вашим преемником?
— Моим?
— Разве разумно то, что вас вынуждают читать донесения, диктовать приказы, ставить вашу подпись и печать? Что вы занимаетесь государственными делами, будто бы вполне здоровы? На мой взгляд, необходимые для этого усилия лишают вас последних надежд на выздоровление!
— Я — король, и останусь им и впредь!
— Но кто же хочет иного? Только, дорогой мой Бодуэн…
— Я ваш король, а не сын вашей сестры, отверженной супруги и королевы!
Сколь бы скользок ни был Куртенэ по своей природе, он не смог подавить поднимавшуюся в нем ненависть. Однако она вылилась вовсе не в упреки. Его ярость обернулась ядовитой усмешкой:
— Вы мните себя бессмертным? О, сколько же чванны все те, кому курит фимиам народная молва; они безумцы опаснее прочих! Представьте себе, что в эту же ночь болезнь задавит вас; что душа ваша, государь мой, внезапно оставит тело, как это случается обычно с вашим братом прокаженным; что же будет тогда? Что станется с этим королевством, которому вы столько отдали? Тогда станут бессмысленными все жертвы, что принесли вы, защищая его, ибо князья передерутся при дележке… Разве не решили вы некогда найти нового мужа для Сибиллы, чтобы было кому взяться за поводья, буде случится в том нужда?
— Это правда.
— Я допускаю то, что мысль о вашем наследнике вам неприятна… Признайтесь, что переговоры об этом браке велись без усердия и настойчивости с вашей стороны. Вплоть до того, что полностью провалились к вашему удовольствию!
— Гуго Бургундский был согласен. Мы долго ожидали его приезда.
— Вы отлично знаете, что он не приедет.
— Западные принцы пренебрегают моим наследием с тех пор, как его надо защищать пядь за пядью.
— Но, государь, принцы бывают не только на Западе…
— Я не хочу византийца! Я отвергаю его заранее!
— Вы считаете, что у нас в Святой Земле нет ни одного высокородного и достойного сеньора, живущего здесь или остановившегося проездом? Выдать Сибиллу за него отнюдь не означало бы поступить
