— То есть вы считаете вашу сестру неспособной управлять делами?
— В обычных условиях она могла бы быть королевой и с улыбочкой заправлять простаком, взятым ею себе в мужья. Но не забывайте, что Саладин ждет часа, что Запад пренебрежет своими обязательствами по отношению к нам, что предательство, беззаботность и беспорядок угрожают нам изнутри. Нужен сильный король, каким был мой отец Амори, а не разрушенный проказой принц вроде меня.
— Вы всех обвиняете, не замечая кругом ничего, кроме зла!
— Я обвиняю князей этого маленького разваливающегося королевства, его беспредельно хищных женщин, которые хотят управлять им через головы больных и глупцов… Господи, Господи Боже мой, где же Ты? Когда кончатся эти испытания?
— Не волнуйтесь так. Вы усилите вашу лихорадку… На все ваши обиды и подозрения я отвечу лишь нежностью, хоть вы и не любите меня больше… Я повторяю, Бодуэн, если бы мы были теми, кем вы нас считаете, мы собрали бы народ Иерусалима и объявили бы ему о вашем недуге. Церковь совершила бы над вами то, что требует ее безжалостный закон, и сейчас вы лежали бы не на королевском ложе, а в хижине заживо погребенного.
— А я повторяю вам, что народ любит меня больше, чем всех вас вместе взятых, невзирая на мое уродство и бинты прокаженного.
— Это доказывает то, что мы ничего не предпринимаем против вашей власти.
— Потому что вы ничего и не можете предпринять!
— Сын мой, я не сержусь на вас за эти слова. Это слова больного. Я заметила, что все ваши затмения и приступы гнева совпадают по времени с обострениями болезни. Эти прыщи разжигают в вас огонь ненависти.
— Замолчите!
— Огонь, пожирающий вашу плоть, опаляет также вашу душу и разум.
— Ложь!
— Уместна ли эта ссора между сыном и матерью в вашем положении, ответьте мне! Вы даже не дали мне сказать, зачем я пришла к вам.
— Хорошо, говорите!
— Все дело в Лузиньяне. Я не одобряю вашей позиции по отношению к нему. Несправедливо и неудобно лишать его возможности преуспеть и добиться уважения к себе.
— Достаточно с него и женитьбы!
— Вы должны испытать его.
— Отдав ему какие-то фьефы?
— Да, сын мой, дабы он жил в почете и имел возможность проявить себя, а мы могли бы понять, на что он способен.
— Я уже слышал эти благие рассуждения! Вы сговорились, чтобы донимать меня по отдельности. Но я не уступаю, матушка. Лузиньян останется всего лишь мужем Сибиллы, а та — женой Лузиньяна, до тех пор, пока я не умру!
— И так-то они должны готовиться царствовать?
Но под длительным напором он сдался. Лузиньян был введен во владение графствами Яффы и Аскалоне. Таким образом, без какого-либо труда и усилий, одной лишь обольстительностью Лузиньян добился того, что стал одним из владетельнейших князей королевства. И была наконец сыграна свадьба, столь нетерпеливо ожидаемая принцессой Сибиллой.
Бодуэн присутствовал лишь при начале церемонии, удалившись и с пира, и с праздника, великолепие которых было вызвано отнюдь не намерением бросить вызов Саладину, но единственно неосторожной беззаботностью. Сам я не присутствовал там, и передаю вам то, что узнал понаслышке, потому что в это время охрана короля была удвоена, и я строго проверял ее. Несколькими неделями раньше уже были задержаны трое подозрительных вооруженных лиц, бродивших по коридорам дворца. Они погибли прежде, нежели успели заговорить, отравленные или задушенные теми, кто их подослал. Рено, завоевавший расположение Лузиньяна, восседал за главным столом рядом с сенешалем де Куртенэ и принцессой Изабеллой. Не встал ли он на сторону молодого супруга, будущего Иерусалимского короля? Жанна же отказалась от прекрасных одежд и украшений, которые преподнес ей король:
— Ну разве плохо повеселиться, сударыня, хотя бы один раз? Я не вижу в этом ничего дурного!
— А как же вы, мой государь?
— Я не хочу омрачать их праздник…
И он прибавил высокомерным тоном:
— А также подвергать себя новым приступам бесполезной ярости.
— Я отправлюсь вместе с вами, с вашего позволения.
— А если я предпочитаю остаться в одиночестве?
— Не нужно этого.
Однако вдруг она появилась со своей лютней, на ней было белое блио. Король читал, сидя в кресле, а вернее, судорожно листал книгу. Снаружи доносились голоса, взрывы смеха, музыка, беготня слуг, рокот толпы, икота и разглагольствования пьяниц, нашедших себе пристанище в саду.
— Закройте окно, я не могу больше этого слышать.
Он посмотрел на нее с удивлением:
— Это как будто бы блио невесты!
— Почти, — ответила она со своим нежным смехом, смягчавшим некогда Анселена и даже Юрпеля, человека весьма брюзгливого нрава.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я выкроила и сшила его сама.
— Так, значит, в конце концов, вы идете на праздник?
— Нет, государь, это просто мечты, и ничего более. Вы все время видите меня одетой одинаково. Разве нельзя и мне немного пококетничать?
— Ах, Жанна, что бы вы ни сделали, мне все будет приятно… Так одеваются невесты в ваших краях?
— Почти так.
— Этот гам оглушает меня!
Жанна задернула штору, зажгла свечи в канделябрах, наполнила хрустальный рог и подала его королю:
— Выпейте, мой государь.
— Что ты насыпала в вино?
— Вы не доверяете мне?
— Нет, я просто хочу знать!
— Успокоительный порошок, он вам необходим.
— Ты всегда знаешь, что мне нужно, а что — запрещено.
Она улыбнулась, потому что больше всего любила, когда он забывался и звал ее на «ты», как будто бы она была ему подругой жизни.
— Садись, моя Жанна.
Он задумался на мгновение. Она всегда сохраняла молчание в эти минуты, зная, что за ними стоят глубокие размышления. Он заговорил:
— Не страшно ли и не чудесно ли, что рядом с вами я ощущаю такое облегчение? Когда я смотрю, как вы ходите рядом, когда слышу ваше пение, тьма внутри меня рассеивается. Мне кажется, я становлюсь другим человеком…
— Хотите, я спою вам?
— Я хочу, чтобы ты пела и говорила одновременно… Расскажи мне, как готовятся к свадьбам у вас, как вообще все это происходит. Бывает ли маскарад, как здесь?
— Ах, конечно, нет, все гораздо проще, если не брать в расчет богачей; у нас же, скромных сельских дворян, все происходит очень просто. Свадьба — это все же нечто чуть побольше обыкновенного семейного праздника.
