Грушина не пошевелилась.
— Каждый из тридцати шести, отобравших у дочери и матери покойной Сомовой квартиру, — сказала Казакова, — когда-нибудь — может, через неделю, а может, через год — однажды подумает: вот я сегодня живу, работаю, благодарности получаю, грамоты. Но если со мной, не дай бог, как с Валентиной Васильевной, что случится, то и мою память тоже могут вот так растоптать, осквернить, разменять на квадратные метры. — Казакова, кажется, опять овладела собой, говорила ровно, спокойно. — И это сделает не мой враг, не чужак, а своя, уважаемая, только реалистически мыслящая Зинаида Михайловна, которая сейчас, пока я еще жива, кладет за меня всю свою душу, себя не щадит. — Казакова посмотрела на Зинаиду Михайловну, спросила мирно: — А знаете, что остается от подобных дум? Не приведи господи! Пустота в душе, холод и одиночество.
Грушина сидела точно в оцепенении.
— Вот почему так страшна, по-моему, ваша сугубо реалистическая позиция, Зинаида Михайловна, — сказала Казакова. — Вы от чужих рук спасли для своих квартиру, двадцать пять квадратных метров. Но отняли у своих несравненно больше. По-моему, это был крайне нерасчетливый, очень невыгодный обмен.
Грушина поднялась со стула.
Последняя кровинка сошла с ее лица.
— Большое вам спасибо, Вера Андреевна, — произнесла она. — За все большое вам спасибо. — Она низко, до земли, поклонилась Казаковой и на секунду так застыла.
Казакова не проронила ни слова.
Грушина выпрямилась и, не глядя ни на кого, вышла из комнаты.
— Ох, зачем вы с ней так, Вера Андреевна? — досадливо сказал Новиков. — Честное слово, перегнули палку.
— Сочувствуете ей? — спросила Казакова, — В глубине души готовы ее понять и поддержать? Только вот неудобно вам: человек интеллигентный, образованный, на поминках заявляли: «Семья Сомовой — наша семья…»
Мне опять кажется, что вот-вот разразится скандал.
Но оба они молчат.
— Я тоже сочувствую Грушиной, Владимир Иванович, — негромко вдруг говорит Казакова. — Однако не могу и не хочу, как вы, спустить эту историю на тормозах. Мы потерпели поражение и должны знать, какой найти из него выход. Не ради нас с вами, — она машет рукой, — ради людей на заводе. И ради самой Зинаиды Михайловны. Сегодня Грушина оказала людям дурную услугу, заставила поверить: раз у них побуждения чистые, значит, и сами они уже морально чисты. А ведь это ох как неправильно. Мы с вами знаем: побуждения могут быть чистыми, да слепыми, неразумными, незрелыми. Хорошо хотеть — этого еще мало, Владимир Иванович, надо еще уметь и хорошо действовать. — Казакова молчит, думает и произносит: — Сегодня наша с вами задача, директора и парторга, — добиться, чтобы люди наконец как следует поработали душой… Пускай хоть с опозданием, но поработали душой.
Через месяц я узнал, что на следующем собрании, созванном по инициативе партбюро, было решено предоставить новую, выделенную заводу квартиру матери и дочери покойной Валентины Васильевны Сомовой.
Прошло немало времени, а я то и дело, по разным поводам, вспоминаю эти очень точные слова парторга Веры Андреевны Казаковой: «Пусть поработают душой».
Мне кажется, из всех работ, которые мы ежедневно и ежечасно выполняем, работа душой — самая трудная, ответственная и необходимая.
Именно она чаще всего рождает прекрасные человеческие поступки.
Убежден: с трудной душевной работы началась борьба подполковника Сегала за квартиру для инвалида Громова. Помните первый наш рассказ? И спасению коллекции драгоценных семян в годы войны тоже, уверен, предшествовала нелегкая душевная работа ленинградских ученых. И многотрудные обязанности директора института экспериментальной медицины, академика Наталии Петровны Бехтеревой — результат напряженной деятельности ее ума и сердца.
Но сколько же раз встречал я, наоборот, людей, которые готовы были день-деньской кружиться белкой в колесе, каменные глыбы ворочать, исполнять самые хлопотные, изматывающие обязанности, лишь бы не остаться один на один с самим собой, в трудном диалоге со своей душой и совестью.
Почему?
А потому, наверное, что наедине с самим собой, перед собственной душой и совестью, человек чувствует себя — по крайней мере, должен чувствовать всею незащищеннее.
От коллег и сотрудников можно, на худой конец, отговориться, от начальства при большом желании можно увильнуть и спрятаться. А от себя самого спрячешься разве? Уйдешь?
Да нет, не получится.
И знаете, что я думаю? Вот эта незащищенность от самого себя и есть, в сущности, первое условие нашей нравственной позиции.
Характер у человека может быть разный: ты — добр, а другой, наоборот, скуп, прижимист. Темперамент может быть какой угодно: ты живешь пылко, страстно, а другой — сух и холоден… Однако нравственный спрос с самого себя всегда и для всех один! Если нельзя чего-нибудь, то нельзя всем: и добрым, и недобрым, и холодным, и пылким…
Но сколько же путей и способов изобретено человеком, чтобы притупить и обойти нашу великую и прекрасную незащищенность от самого себя! Самолюбие, самодовольство, самонадеянность, самовнушение, самообман — все это лишь разновидности упорной, закоренелой самозащиты человека от самого себя.
И если кому-то такая самозащита в конце концов удается, если он в силах оказывается побороть, уговорить себя, — о, страшная тогда может произойти трагедия… Что там пасквиль, написанный из зависти! Что проданная дружба или погубленное дело!.. Такой человек убить может. Да, да, взять и убить. Если сумел он защититься от самого себя…
Простой выход
Когда-то, до революции, этот город назывался Каинском. Четыре тысячи триста двадцать один житель, пять кабаков, десять публичных домов. И библиотека — триста книг на сорок читателей.
Сегодня город Куйбышев Новосибирской области — крупный, быстро растущий промышленный центр. Население исчисляется десятками тысяч. Политехнический техникум, педагогическое и медицинское училища, одиннадцать клубов, Дворец культуры. Постоянно гастролируют театры из Москвы, Ленинграда, Новосибирска. Сибирский народный хор показал свою новую программу перед поездкой во Францию. Не так давно открылась первая городская выставка цветов. Георгины, астры, тюльпаны, редкие черные гладиолусы, болгарские розы, пионы. Выставку посетили тридцать тысяч человек. В книге отзывов писали: «Не верится, что все это может вырасти в Сибири, там, где прежде росли одни ели с медведями между ними».
В городе шестьсот пятьдесят личных автомобилей, пять тысяч пятьсот мотоциклов.
Несколько лет назад здесь, в городе Куйбышеве, убили учительницу географии четвертой средней школы Надежду Ивановну Варлакову. В одиннадцатом часу вечера, в двух шагах от дома, выстрелом из обреза. Совершено было дикое, страшное, неожиданное преступление. И непонятное. Необъяснимое. Необъяснимость этого преступления потрясла жителей города не меньше, чем само случившееся.
В этот день Варлакова задержалась на собрании. Муж пошел к школе ее встречать. Вместе они возвращались домой. У спуска к калитке он сказал: «Осторожно, Надя, здесь скользко. Я пойду первым». Стал спускаться. И тут кто-то отделился от забора и выстрелил Надежде Ивановне в затылок.
Муж закричал, бросился стучать к соседке, звонить в «Скорую помощь». Приехал врач. Но было уже
